Прорыв Линии Маннергейма - Артем Владимирович Драбкин Страница 9

с минами и вдруг встречаю этого лейтенанта – он идет, и рука у него перевязана. К тому времени я уже понял, что быть пулеметчиком и минометчиком – большая разница: ни один из моих знакомых пулеметчиков цел не остался – или был ранен, или убит. Я говорю: «Товарищ лейтенант, как я вам благодарен». Он говорит: «Теперь ты понял?» – я отвечаю: «Да, большое спасибо вам». Поблагодарил его, а он пожелал мне здоровья. «А я, – говорит, – вышел из строя, пошел лечиться». Все трое мы собираемся и с благодарностью вспоминаем своего лейтенанта, умница такой был, реальное училище окончил.

Когда мы были уже в боях, Мишу Дудина взяли в батарею полковой артиллерии – в каждом полку была своя 76-мм артиллерийская батарея.

Я был подносчиком в расчете 82-мм миномета, носил мины с патронного пункта на боевые позиции. Обеспечивал полностью, был представлен к медали «За отвагу», но не получил. Был ранен осколком, у меня и сейчас рубец под левым глазом. Повязку сделали, потом зашили, но я не ушел, остался. Видимо, это растрогало моего командира – младшего лейтенанта по фамилии, кажется, Гудыменко, и он меня представил к награде. Я даже не знал, что он меня представлял, и только в 1946 году я приехал на родину, в корзине с папиным архивом среди писем нашел письмо моего командира минометного взвода. После окончания финской войны мы поехали на Ханко, а наш командир с частью вернулся в Молдавию и в 1940 году освобождал Кишинев. И он, когда поехал туда, писал отцу, какой я хороший, как хорошо меня воспитал отец: «Я вашего сына представил к медали “За отвагу”». Я читал и думал: «Господи ты боже мой, неужели я такой был?» – у меня о себе было не очень высокое мнение. В воспоминаниях Жукова я прочитал, что в 75-й Бердянской гвардейской дивизии отличился майор Герой Советского Союза и фамилия именно моего командира минометного взвода – младшего лейтенанта Гудыменко. Я потом навел справки – и действительно, именно он в 1943 году получил звание Героя Советского Союза.

В то время в Красной армии не было какой-то особой зимней формы. Обычная форма состояла из майки или нательной рубахи, трусов или кальсон, хлопчатобумажной гимнастерки и брюк, обязательно шинель, летом ее носили в скатке. Зимой дополнительно выдавали вторые байковые портянки – поверх бязевых, байковые же кальсоны и рубаху и вместо фуражки – буденовский шлем. В Молдавии было тепло, и мы приехали в Ленинград в той форме, которая была нам положена на то время. Привезли нас в Песочное, оттуда поехали к Финляндскому вокзалу, приняли баню, и нам дали надеть фуфайку, ватные штаны, валенки, шинель, шерстяные подшлемники, буденовский шлем. Всем обязательно выдали каски и этот проклятый противогаз. Первоначально мы находились во втором эшелоне. Дело в том, что сильные бои на Карельском перешейке шли два месяца – декабрь и январь, а с конца января по 14 февраля перешли к обороне: ни финны, ни мы не наступали. Дали нам отдых, проводили переформировку. Когда мы находились еще в резерве, меня случайно ранило при артобстреле осколком снаряда, наложили две металлических скобки. Долго я с ними ходил, повязку снял, только когда после боев пошли в баню. Выходит, всю войну проходил с перевязкой. Все ребята относились ко мне щадяще, даже некоторые говорили: «Дурак ты, пошел бы, отвалялся недели две-три, и в бою бы не был, и не мерз бы!»

Первый бой мы приняли 14 февраля в районе станции Кямяря (ныне Гаврилово). Первый бой был тяжелый, страшный, но я непосредственно в бою не участвовал. Я отличился там как подносчик. Подносчику нужно было с патронного пункта на позицию принести два лотка, в лотке две мины: четыре мины нужно было приносить, в каждой мине четыре килограмма и сколько-то граммов. Ты их должен принести, открыть коробку, выложить, снять колпачок и идти за другими. Так вот, я пристроился так: на патронном пункте в ящике четырнадцать мин. Я пристроил полный ящик на лыжи и, толкая ящик перед собой, сразу приносил четырнадцать мин. Сходил четыре раза, и мои мины даже не успевали расстреливать. Потом мне на патронном пункте запретили брать мины с ящиком, потому что минометчики лопаткой их ломали – и в костерчик, у которого грелись, а ящики-то нужны были. Так я взял телефонный кабель, связывал за хвосты шесть мин – три мины впереди, три мины сзади – и на плечо. Было очень даже трудно еще и потому, что ходить можно было только по тропинке, протоптанной от позиций к патронному пункту, чуть свернул – взорвался. Все эти тропинки были пристреляны «кукушками». У нас в расчетах не было даже раненых, потери были только среди подносчиков. У меня был такой эпизод, за который мне и сейчас стыдно… Мы передвигались перебежками, все было рассчитано: вот здесь я перебегу, а вот то самое страшное место, которое снайперы держат под прицелом, переползу. Вдоль этой тропинки лежало несколько огромных камней.

Я вижу: около одного камня стоит «максим» с заправленной лентой. Я думаю: «Хм, чегой-то пулемет стоит?» Подхожу, а тут из-под камня: «Отойди прочь, солдат!» Я говорю: «Ты кто здесь? Ты пулеметчик?» Он: «Ну да. А что тебе надо?» Я говорю: «Да как же ты, сволочь такая, “кукушки” стреляют со всех сосен, а ты лежишь под камнем!» Ну мое ли это было дело, а я его просто заставлял! Говорю: «Ладно, лежи, я сам». А я умел обращаться с пулеметом, тем более он был снаряжен, и мне оставалось только нажать на гашетку. Только я к пулемету, а пулеметчик говорит: «Ладно, отойди». Меня за воротник – и в сторону – здоровый был парень! И лег, нажал гашетку, одну очередь дал, другую, а потом – бах! – снайпер ему прямо в лицо. Он повернулся ко мне, кровь потекла, говорит: «Ну что, ты доволен?!» – и все: упал, убит, умер! Вы представляете? Прошло уже больше семидесяти лет, а у меня прямо, как только вспомню, так: идиот ты, ну что ты, твое дело какое?! Я его легонечко так, любезно так, оттащил в сторонку, положил тут и, ничего не помня, заложил ленту и врубил по елкам! Ленту одну, вторую заложил – у меня уже кипит вода в пулемете, потом он стал красным и начал уже «плевать». Я встал и пошел медленно-медленно по этой дорожке, зная, что она пристреляна, ожидая, что вот сейчас меня убьют. И пошел, пошел, пошел – и до