Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения - Брезгам Галинакс Страница 9

И тут же продекламировал:

О, ангел прекрасный!

О, ангел небесный!

Спаси меня, святый!

Спаси меня, светлый!

При этих словах Диего взвел руки и дал Понтормо благословение на манер папского. Тогда Понтормо, поднимаясь с пола, проговорил:

– Папе лобзают ноги, но ангелиц целуют в щеки, – и поцеловал Диего, отчего тот сильно покраснел, что добавило ему прелести.

– Бенвенуто! Эй, Бенвенуто! – шептал Франческо, дергая друга за рукав. – Где ты разыскал такую красавицу? Почему я не знаю ее? Ты меня с ней сведешь, когда сам натешишься?

– Сведу. Хочешь, я отдам тебе ее в конце сегодняшнего ужина?

– В конце ужина? Конечно, хочу! Ты – настоящий друг, Бенвенуто.

– Тебе, Франческо, я готов отдать даже то, чего не имею.

– К столу, друзья! – позвал Антонио. – Позвольте мне на правах хозяина разместить вас за столом по своему усмотрению. Всех дам я попрошу сесть по одну сторону, а посередине пусть усядется подруга Бенвенуто… Бенвенуто, ты нам ее не представил; как ее зовут?

– Помона.

– Помона пусть сядет посредине дамской части стола. С другой стороны стола я попрошу усесться кавалеров, каждого напротив своей дамы. Бенвенуто сядет на главнейшее место среди кавалеров; он заслужил эту честь. Пожалуйста, рассаживайтесь, и приступим к ужину.

Когда все расселись, Андреа, внимательно осмотрев всех женщин, сказал хозяину дома:

– Антонио, дорогой, я знаю, что вы называете подобных особ «воронами». Это прозвище для них сегодня как нельзя кстати. В сравнении с Помоной, с одним из красивейших павлинов какого только можно себе представить, эти вороны смотрятся еще менее интересно, чем обычно.

* * *

Ужин был обильным; самыми изысканными яствами стали свиной рулет и баранина, приготовленная новым способом. К рулету, – запеченному в сыре с овощами и чесноком, нашпигованному куриным филе в сметанном соусе с тертыми орехами, – подавали белое мускатное вино. К баранине, – зажаренной в оливковом масле с луком и пряностями, мелко порезанной на куски, перемешанной с острой брынзой и молодым капустным листом, а потом разложенной на пышных свежевыпеченных лепешках из пресного теста, – к баранине подавали терпкое красное вино.

После ужина молодые люди возымели охоту послушать музыку и пение, благо в исполнителях недостатка не было, и скоро начался концерт, в котором чудные голоса соединились со звуками инструментов.

В то время, когда шел концерт, две соседки Диего-Помоны за столом непрерывно болтали.

– Я приехала во Флоренцию из деревни, – рассказывала одна из них. – Семья у нас большая, а земли мало, что мне в деревне делать? Во Флоренции жил мой двоюродный дядя, старый бездетный вдовец, и он согласился, чтобы я переехала к нему для помощи по дому. Я переехала, и вся домашняя работа свалилась на меня: дядя прогнал свою старую служанку, я одна убирала, стирала, ходила за покупками, готовила еду. Дядя вообще ничем не занимался, он целые дни просиживал в трактире и пропивал свои сбережения, накопленные в молодости, когда он вел собственную торговлю.

Я была моложе его почти на тридцать лет, – мне едва минуло семнадцать, а ему уже давно перевалило за сорок, – но он начал домогаться меня. Я отбивалась, как могла, но однажды, утомившись от работы, я заснула вечером в своей комнате, забыв запереть дверь на засов. Как на грех, дяде именно в эту ночь пришла охота поразвлечься со мною: не успела я опомниться, как он задрал мне подол. Я начала кричать, но дядя пригрозил, что выгонит меня из дома, да еще ославит на весь город как девицу легкого поведения. Что тут поделаешь, пришлось умолкнуть…

Переспав со мной в эту ночь, дядя вошел во вкус и стал постоянно приходить вечерами в мою комнату. Фу, как это было гадко! Вонючий, пьяный, бессильный старик, он чаще всего просто елозил по мне, не в силах проникнуть вовнутрь. Причем, в своей слабости он обвинял меня, говорил, что я холодна, как лед; ругал меня, бил, и заставлял ласкать его особыми способами, – ну, вы понимаете, о чем я веду речь!

Раздраженный своей немощью дядя вскоре стал пить напропалую и пропил остатки денег. Теперь он лупил меня каждый день, утверждая, что я – причина того, что он пьет, а еще, что я объедаю и обворовываю его. Как-то вечером, он привел в дом мясника с рынка. Мясник, толстый и ражий мужчина, смотрел на меня, как на овечку для заклания, и облизывался. Я догадалась, зачем он пришел, но я так устала от попреков дяди, мне так надоели его побои! Мне было все равно, что он продал меня этому мяснику: так в первый раз в жизни я переспала с мужчиной за деньги.

Мясник приходил еще и еще, а вслед за ним дядя стал приводить ко мне и других любителей сладенького. При этом все деньги он забирал себе, а я по-прежнему работала на него и жила впроголодь.

Но Пресвятая Дева Мария сжалилась надо мной! Один из тех, кого приводил дядя, проникся ко мне симпатией и предложил стать его постоянной подружкой. Я согласилась; дурной молвы я уже не боялась, весь квартал знал, чем я занимаюсь. Я ушла от дяди и начала самостоятельную жизнь.

Дядя страшно разозлился и пытался даже угрожать моему другу, но тот его быстро поставил на место: старику так пообломали бока, что он неделю отлеживался. Придя в себя, он вошел в непрерывный запой; продал дом, все свои вещи, а после сгинул без следа. Говорят, мертвого старика, похожего на моего дядю, выловили осенью из реки, но я сама не видела… Вот моя история, вот каким образом я пошла по этому пути.

– А я пошла по этому пути из-за своего возлюбленного, – похватила вторая девица, которой не терпелось рассказать историю своего грехопадения. – Ах, девочки, если бы вы его встретили, то не смогли бы не влюбиться в него! Высокий брюнет с голубыми глазами, широкоплечий, мужественный, обаятельный, – вот он каким был!

Как я на него посмотрела, так сразу и влюбилась по уши! Он взял меня безо всякого сопротивления, и как мы с ним любили друг друга, – ах, девочки, это сказка! Он был жеребчик, хоть куда, никогда больше такого мужчину я не встречала: помню, была у нас ночь, когда мы занимались любовью двадцать один раз. Я-то, понятно, не считала, но он ставил мелом черточки над кроватью после каждой любовной атаки, и к утру на стене оказалась двадцать одна черточка. Не буду вам говорить,