Александр Сенкевич - Блаватская Страница 82

Эндрю Джексон Дэвис был также последователем Сведенборга. В собственном учении он делал акцент на принципе божественной бисексуальности. Однако широко он прославился не столько своей гетеросексуальной практикой, сколько удивительным врачебным даром. Он проникал взглядом в тело человека и по состоянию внутренних органов диагностировал его болезни. Он уверял, что кожа пациента для него прозрачнее стекла. По отзывам его пациентов, Дэвис впадал в транс и мог часами беседовать с душами давно умерших людей. Он предвидел, как писали позднее, многие совершенные уже после его смерти открытия. Например, описал в общих чертах автомобиль, аэроплан и пишущую машинку. Один лишь Жюль Верн превзошел его в количестве предугадываемых чудес науки будущего. Дэвис был человеком малообразованным — он проучился в школе не больше пяти месяцев. Между тем отсутствие школьного образования не помешало ему «наговорить» двадцатишеститомный труд «Гармоническая философия»[269]. Из этой энциклопедии «ясновидения» Блаватская почерпнула многие идеи для «Тайной доктрины» — главного труда своей жизни, особенно представления о происхождении и эволюции звездных миров. Дэвис долгое время опекал ее, оказывал денежную поддержку. Однако же не бисексуалу Эндрю Джексону Дэвису, а полковнику Генри Стилу Олкотту было уготовано судьбой стать ближайшим сподвижником Елены Петровны в создании теософской империи.

С различных незамысловатых представлений начиналась режиссерская карьера Блаватской и других участников ее мистических шоу. Участники на протяжении многих лет менялись по ходу смены репертуара оккультного театра, но режиссер-постановщик оставался неизменно прежним. Необходимы были серьезные денежные средства, чтобы выстроенные на скорую руку мизансцены заняли соответствующее место в грандиозном спектакле с дорогими декорациями. Елене Петровне не терпелось дождаться того дня, когда на нее прольется золотой дождь.

Глава вторая. ТЕАТРАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, ИЗМЕНИВШЕЕ ЖИЗНЬ

В начале ноября 1873 года Блаватская получила письмо от сводной сестры Лизы со скорбной вестью о скоропостижной смерти Петра Алексеевича Гана. В письме сообщалось, что он похоронен в городе Ставрополе. Лиза уведомляла старшую сестру о наследстве и о незамедлительной высылке ей первых 1500 рублей с вычетом пяти банковских процентов[270]. Окрыленная надеждой, она сняла себе квартиру в доме, стоящем на пересечении 14-й улицы и 4-й авеню. Это было затхлое получердачное помещение. Вся мебель в нем состояла из железной койки, стола и трехстворчатого шкафа. Из этого помещения вниз, туда, где находилась зала, спускалась лестница. Разумеется, такое убогое жилище не вызвало восторга у Блаватской. Долго в нем она, однако, не задержалась. Через некоторое время из-за небрежного обращения с огнем она устроила пожар. Приехавшие пожарники огонь быстро потушили. После их отъезда Блаватская объявила хозяину квартиры, что у нее исчезли часы и цепочка. Услышав о заявленной пропаже, он рассмеялся в лицо Елене Петровне и заявил, что у нее никогда не было этих вещей. Так рассказывала присутствующая при этой сцене Элизабет, подопечная миссис Паркер.

Тут начинается самое интересное. Блаватская отозвала Элизабет в сторону и на ухо тихо поведала, что пожар был устроен нарочно, с целью ее ограбления. Она, может быть, сама об этой подлости никогда бы и не догадалась, но ей помогли ее духи-хранители, которые предъявили вещественное доказательство кражи, а именно обугленную бумажку с двумя светлыми разводами, по контуру напоминающими форму кольца и цепочки. Растолковывая девушке детали происшедшего, Елена Петровна уже не использовала слова «духи-хранители», а заменила их в целях конспирации местоимением «они». На вопрос Элизабет, откуда у нее обугленная бумажка со светлыми разводами, Блаватская ответила, что «они» на ее глазах эту бумажку материализовали. Сумасшедший дом, да и только![271] Понятно, что подобные улики, предъявленные хозяину квартиры, окончательно вывели его из себя. То, что через семь лет сходило Блаватской с рук и вызывало полное доверие у многих ее последователей, на первых порах не производило должного эффекта. Скорее, наносило серьезный ущерб ее репутации. Чтобы бить прицельно и успешно по нервам людей, надолго западая в их сознание, требуется новая религиозная, а точнее — псевдорелигиозная идеология, создающая соответствующую атмосферу для мистического восприятия. Тогда даже небрежные импровизации мастера оккультных наук воспринимаются его экзальтированными поклонниками чудесами из чудес. Блаватская по себе знала, что многие правдолюбцы и непримиримые борцы с людским ханжеством держатся до последнего, до того мгновения, пока в них жива вера в нравственность человечества. А когда этой веры нет, эти люди внезапно деревенеют и — хрясть! — ломаются, как спички под пальцами любого циничного и самовластного неврастеника.

При том постоянном раздвоении собственной личности и при той двойной жизни, которую после смерти Юры она вела без малейших угрызений совести, Блаватская ощущала себя одновременно и жертвой и палачом. Для нее оказалось практически невозможным вернуться к друзьям детства и юности, в тот привычный и теплый мир, который, может быть, уже и не существовал в реальности, а всего лишь был тенью каких-то несвершившихся надежд и игрой воображения.

Квартиру пришлось срочно менять. На этот раз Блаватская перебралась в дом под номером 45 на Элизабет-стрит. По проживающим в нем жильцам он напоминал кооператив для одиноких работающих женщин на Медисон-стрит. Однако на этот раз здание, где поселилась Блаватская, было более основательным — шестиэтажным и кирпичным, и в нем проживало пятьсот человек. На его первом этаже размещались общая комната, читальня, прачечная и ресторан. Все эти службы очень облегчали жизнь одинокой спиритуалистки. Где бы ни жила Елена Петровна в Нью-Йорке, она не прерывала своих дружеских и отчасти деловых отношений с мадам Магнон. Она почувствовала к ней доверие и, как представлялось Елене Петровне, при тех стесненных обстоятельствах, в которых она оказалась, лучшего менеджера для спиритических проектов, чем эта француженка, ей трудно было найти.

Блаватская понимала, что в то время настоящий пиар ей могла сделать американская пресса. Ее отличие от многих других русских, оказавшихся в то время в США, состояло в том, что она принадлежала по отцу и бабушке Елене Павловне Фадеевой к русской аристократии. Это было уже кое-что. К тому же за ней стояла собственная яркая и авантюрная биография, которой позавидовали бы герои любых остросюжетных романов. Короче, ей было о чем рассказать въедливым и охочим до сенсаций американским журналистам.