Титта Руффо - Парабола моей жизни Страница 81

Однажды ночью, когда мне никак не удавалось заснуть, я подошел к окну своей комнаты, выходившей на Корсо. Было поздно. Я стал наблюдать за редкими прохожими, и самые странные картины начали возникать в моем затуманенном сознании. Я следил глазами за немногими ночными гуляками, и они казались мне мертвецами. Галлюцинируя, я снимал с них не только одежду, но и всю телесную оболочку так, что я видел прогуливающихся скелетов и до меня доносилось даже лязганье их костей. Когда рассеялось это жуткое наваждение, болезненный бред, вызванный ядом, поглощенным мной за эти месяцы непрерывного опьянения, я вышел из гостиницы и направился к соборной площади.

В Галерее собралась целая группа артистов из тех, что живут ночной жизнью. Увидев меня, они громким голосом стали привлекать ко мне всеобщее внимание и не менее громко, может быть, специально для того, чтобы я это услышал, стали выражать сожаление по поводу постигшего меня несчастья и расстроенного здоровья, а также не преминули вывести заключение, что я — артист конченный и что я был обязан своим быстрым продвижением только влиянию и помощи «темноволосой синьоры». Я вернулся обратно, остановился перед группой этих посредственных певцов и с полной достоинства холодностью опроверг их злобные инсинуации и глупые выдумки. Я заявил, что вовсе не являюсь артистом конченным, а только артистом, в данный момент подавленным горем, и что будущее для меня вовсе не закрыто. Они были явно сконфужены.

И тут в сознании моем наступила здоровая реакция. Действительность, реальная жизнь стала для меня проясняться. Я задумался над тем, что все мы рождаемся для того, чтобы умереть после кратковременного появления в этом мире, задумался над тем, что жизнь — борьба и что прежде чем умереть, каждый должен бороться, проявляя силу и мужество и. не поддаваясь, как трус, ударам судьбы. Я стал восстанавливать в памяти все то, что я отдавал широким массам слушателей, и то, что эти массы возвращали мне в виде радости и восхищения. И тогда волшебная сирена искусства, смилостивившаяся и ласковая, снова появилась на моем пути как залог новых побед. В этот момент я принял твердое решение расстаться с алкоголем. Вернувшись в гостиницу, я потушил лампы, стал на колени и душой, мысленно взывая к ее душе, умолял, чтобы она явилась мне в любой форме и не оставляла своими советами, и простила меня за то, что я так удалился от ее мудрых наставлений, и обещал ей, что снова пойду по тому пути, который был так просветленно указан ею. Мне было трудно порвать сразу с укоренившейся привычкой, но постепенно, уменьшая дозу, мне удалось наконец распрощаться с вредоносным напитком.

Однажды я получил письмо, собственноручно написанное самим Эдоардо Сондзоньо. Он вызвал меня немедленно к себе в служебный кабинет. Я не заставил его ждать. Он принял меня по своему обыкновению холодно. Подал мне руку и предложил сесть. Затем он стал строго выговаривать мне за то, что я отошел от театра, и главным образом за то, что я стал пить. Потом он принялся ласково усовещевать меня, уговаривал вернуться на правильный путь, хотя бы из уважения к искусству, которому я принадлежу, и в исполнение священного долга благодарности по отношению к той, которая помогла мне двигаться с такой славой по этому пути. Я высказал Сондзоньо свою признательность за его дружественную заинтересованность и дал ему слово начать жить по-другому. Кроме того, я попросил его, поскольку «темноволосая синьора» была светом, вдохновлявшим меня в этой роли, помочь мне — а это было в его возможностях — поставив «Гамлета» в театре Лирико.

Сондзоньо, славный человек, встал, пожал мне руку и, хотя он мало верил в успех «Гамлета», обещал выполнить мою просьбу. Отпуская меня, он напоследок сказал: «Делаю это для вас, для вашего блага, для блага нашего оперного театра». С этого дня я не взял в рот ни единой капли ни абсента, ни какого бы то ни было другого, ему подобного напитка.

Внезапно воскресшая воля и стремление опять возвратиться на путь искусства, чтобы после стольких месяцев болезненного отклонения снова почувствовать общение с широкими массами, обусловили новую направленность моего существования. Я почувствовал настоятельную необходимость в точке опоры, чтобы поставить на якорь свою мятущуюся жизнь, почувствовал необходимость душевного равновесия, которое поможет мне двигаться, непрерывно совершенствуясь, по вновь обретенному пути, одним словом, почувствовал необходимость в собственной семье. И я женился. Избранная девушка обладала всеми добродетелями и качествами, необходимыми, чтобы сопровождать меня и действенно помогать на всех последующих этапах моего трудного пути. Непосвященным не известно, из какого сурового ограничения, из какого великодушного самопожертвования, из какого скрытого героизма соткано существование подруги человека, всецело посвятившего себя искусству. Жена соответствовала моей мечте и реальным запросам, и я никогда не перестану благословлять судьбу, наградившую меня подругой, никак не принадлежащей к числу заурядных женщин. От нашего брака родилось двое детей, Велия и Руффо, которые явились и являются для меня источником самой подлинной радости, жизнью и светом нашего дома.

Глава 23. ИЗ МИЛАНА В МОНТЕ-КАРЛО ЧЕРЕЗ МАДРИД

«Гамлет» в театре Лирико. В Мадриде. Инцидент между мной и импресарио, между мной и «божественным» Ансельми. Художник Соролла. Снова в Монте-Карло. Миланский безумец оказался мудрецом. Открытие театра Колон. Мой дебют в роли Гамлета. Снова пою в театре Колон в 1915 г. вместе с Карузо. «Гамлет» в Париже

А теперь поговорим о «Гамлете», которого Сондзоньо по моей просьбе согласился поставить в театре Лирико в Милане. Последним исполнителем роли Гамлета, вызвавшим восхищение и аплодисменты миланской публики, был Виктор Морель, выступивший много лет назад в театре Даль Верме. Но, несмотря на великолепное искусство французского баритона, опера не произвела тогда большого впечатления, и теперь Милан с живейшим интересом ждал моего выступления и моей трактовки образа датского принца. Что касается партии Офелии, то я просил Сондзоньо только об одном: найти артистку, прекрасную по внешности. И он всецело пошел мне навстречу. На первой же репетиции под рояль он представил мне девушку необыкновенно обаятельную. Это была Лилиана Гран-виль. Сам Шекспир не мог бы пожелать более чарующей, более нежной Офелии. Уроженка Америки, она училась в Париже. У нее было красивое сопрано с несколько несовершенными верхами, но она разучила свою партию очень тонко и с большой любовью. Тщательность и взволнованность исполнения в связи с необыкновенным обаянием ее внешнего образа помогли ей завоевать восхищение миланцев. Репетиций на сцене было очень много, и здесь с поистине братским усердием мне помогал Руджиеро Леонкавалло. Он показал себя неутомимым режиссером-постановщиком — сам разработал и разучил расположение хоровых масс в сцене коронации, в сцене с комедиантами и в сцене безумия Гамлета.