Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди - Юрий Александрович Соколов Страница 81

никаких. А вот Иоанну I простилось бы многое, да и армия, боготворившая своего императора-победителя, была верным инструментом в его руках и не задумываясь устранила бы любую возникшую для него угрозу. Но армия оказывалась бесполезна, когда ристалищем политических страстей становились лабиринты Буколеона. И этого Василий I не мог не знать, ибо вся жизнь его прошла в этих лабиринтах, и он всей своей деятельной натурой впитывал ядовитый опыт придворной жизни. Особенности его положения – обилие церемоний, высокая степень изолированности и несомненный надзор – не позволяли ему ни организовать заговор, ни управлять им, но не мешали ему быть идейным вдохновителем в деятельности многочисленных недовольных императором-опекуном. Участвовал ли он в заговоре – вопрос скорее риторический: заговор осуществлялся вокруг него и ради него. Он был смыслом этого заговора. Как минимум, он о нем знал. А «знать» означает и «участвовать». Впрочем, подобно тому, как Владимир Святославич вряд ли мог не только состояться как правитель, но и просто выжить в суровом времени усобицы Святославичей, не случись иметь такого многоопытного и преданного покровителя и учителя в опасной политической жизни, как дядя Добрыня, так и Василий I не имел бы возможности стать тем, кем стал, без тезки паракимомена.

Евнух Василий был незаконнорожденным сыном Романа I Лакапина, первого из трех великих узурпаторов-императоров эпохи Македонской династии, фактически спасших эту династию от гибели, а равно и обеспечивших своей успешной политической и военной деятельностью расцвет византийской государственности в X веке. Следовательно, императоры Василий II и Константин VIII были внучатыми племянниками паракимомена Василия. В отличие от Добрыни, паракимомен Василий не был воином – еще в раннем детстве он был оскоплен, «чтобы, – как писал Михаил Пселл, – сын сожительницы (каковым он был – Ю. С.) при наследовании престола не получил преимущества перед законными детьми». Впрочем, очень рано незаконнорожденный сын Романа Лакапина был привлечен к делам управления империей. В отличие от Добрыни, он, однако, никогда не был «публичным политиком», ему не приходилось выступать перед большими скоплениями людей, переживать острый азарт вечевого противостояния. Он был мастером «закулисной игры», являя классический тип византийского бюрократа, добравшегося благодаря происхождению и талантам до самых высот управленческой элиты; при Никифоре Фоке и Иоанне Цимисхии он был фактически «первым министром», сосредоточив в своих руках финансовую и кадровую политику империи. В силу обстоятельств большой и отточенный с годами ум этого высокого, дородного, с царственной осанкой евнуха был сконцентрирован только на власти.

Вряд ли паракимомен Василий, погубивший Иоанна Цимисхия и, без сомнения, участвовавший в гибели Никифора Фоки (в противном случае, он не сохранил бы при смене правителя в 969 году свое положение) являлся воплощением той «государственной нравственности», каким он представлялся Михаилу Пселлу. И вряд ли этот человек был способен на искреннюю самоотверженность, любовь и заботу, какие восхищают в историческом Добрыне: суровый и жестокий, этот брат Малуши и многолетний новгородский посадник, отлично изучивший подчас страшные традиции и методы современной ему политической жизни на Руси и не смущавшийся в их применении, ни разу не дал заподозрить себя в неискренности относительно своего племянника, которому, в сущности, оказалась безизьятно посвящена его жизнь. Паракимомен же Василий если и «чувствовал… особое расположение» к своему порфироносному внучатому племяннику и тезке, то исключительно потому, что видел в том для себя пользу. И нет сомнения, что при истощении опять же для себя в нем выгоды немедленно его предал бы.

Паракимомен Василий был уверен в том, что юному императору ничего не останется, как полностью довериться своему родственнику, принесшему ему избавление от страхов из-за императора-опекуна. Не случайно Михаил Пселл сравнивает императора и паракимомена, называя одного «атлетом» в деле управления империей, а другого только «зрителем», добавляя, что император, «возложив… бремя власти» на евнуха Василия, «сам учился у него усердно». Юный император, как и Владимир Святославич, учился быстро. Но пока «все стали послушны Василию: к нему благоволили гражданские, перед ним склонялись военные», ему «царь отдал во всех делах язык и руку, то поддерживая его словами, то подтверждая его решения грамотами». И вот здесь принципиальное отличие положения Владимира Святославича и Василия II в начале своего правления, как и столь же принципиальное отличие между посадником Добрыней и паракимоменом Василием.

Хотя, казалось бы, как можно их сравнивать – многознающего и искушенного паракимомена и посадника-воеводу, который должен на фоне византийца смотреться дремучим невежей и дикарем, руководствующимся едва ли не инстинктами? Однако же Добрыня в своих действиях выглядит разумнее и элементарно порядочнее своего византийского коллеги. Добрыня не делал попыток подмять под себя своего племянника, ставшего великим князем, оставаясь его доверенным лицом и, очевидно, самым важным советником Владимира Святославича. Можно спорить об объеме власти Добрыни (несомненно, что хотя бы в первой половине 980-х годов она была весьма велика), но нельзя не видеть очевидного: все в Киевской Руси осуществлялось волей и властью самого князя, а не его дядей, как и иными (несомненно имевшимися) советниками. В этом несомненная большая зрелость – личностная вообще и политическая в частности – киевского князя в сравнении с византийским императором, и несомненный политический такт его окружения, не стремившегося (во всяком случае, внешне) выйти за пределы своей компетенции. Если схватка за власть в киевских «верхах» и имелась, она шла за «место при князе» и не более. Нет ни малейшего повода заподозрить, что Владимир Святославич – лишь бессловесная и безвольная марионетка при Добрыне или при группе высшей знати Руси.

Паракимомен Василий Ноф был старше Добрыни. Он родился около 910 года. Принято удивляться, почему он, после того, как сделан был евнухом, остался «верен династии». На самом деле никому, кроме себя, он не был верен. Просто единственным местом, где он мог преуспеть и удовлетворить свое властолюбие, было место близ императорского трона. И не только властолюбие, но и ненависть. В схватке за власть между Константином VII Порфирогенетом и сыновьями Романа Лакапина, Стефаном и Константином, Василий предал своих сводных братьев, которые именно благодаря его деятельному участию не только утратили власть и были изгнаны, но и вскоре убиты. Василий не только мстил братьям, оставшимся мужчинами, но и своему отцу, покойному императору Роману Лакапину, обрекшему его на скопчество. Месть оказалась полезна – Василий стал одним из правителей империи и удостоился сана патрикия. Влияние его росло, и вскоре он стал фактическим главой правительства. Нет, не слугой императорам, которых он профессионально, одного вослед другому, убирал со своего пути, не слугой Византийской империи, которую он видел как огромную кормушку и как место удовлетворения своих растущих амбиций и фобий, был паракимомен евнух Василий Ноф. Это Добрыня связал свою судьбу только с племянником Владимиром и с достойным восхищения