Эдуард Лимонов - Андрей Балканский Страница 8

Потом пришла открытка, что нам разрешают выезд. Люди ждали этих разрешений годами, а мы — веселая пара — поехали на юг.

Последнее, что я помню, это таких ленивых скучающих солдатиков у входа в Шереметьево, погранцы такие, курящие какую-то жуткую махорку, стоящие в расслабленных позах, в мятых шинелишках таких.

— А у вас не было мысли остаться в стране, несмотря на угрозы?

— Я сейчас не буду разыгрывать, что упирался в те годы. Нет. Не из-за чего было садиться, вот чего. Когда я в 2001 году оказался в тюрьме, я знал, за что я сижу. Я никуда бы не уехал, тем более что за мной стояла организация, за которую я ответствен. В тот период я был молодой человек безо всякой политической ориентации, кроме того, что я был естественный такой патриот, воспитанный в определенной семье, с определенной памятью. И конечно, я одобрял всю советскую внешнюю политику. У меня были разногласия чисто личного, эстетического какого-то порядка. Я считал, что я очень крупный поэт, и одновременно меня там не печатали. Я считал, что мне мешают стать тем, кем я должен быть и кем я по праву являюсь.

— Бытует мнение, что сам Юрий Андропов называл вас убежденным антисоветчиком. Откуда взялась эта информация?

— Саша Морозов, писатель, он до сих пор жив, магистр в те годы, он учился в университете с дочкойАндропова Ириной на истфаке, что ли. И поскольку у меня были эти все неприятности с КГБ, эти вызовы, я взмолился и как-то ему говорю: “Саш, пусть она узнает у папы: чего им от меня надо? В чем вина-то моя?” Потому что меня вызывали, но ничего не говорили, просто пытались сломать, завербовать и прочее.

Первый раз она отказалась. Сказала, что мы с отцом договорились — ни он в ее личную жизнь не лезет, ни она в его работу. А второй раз — поскольку маразм крепчал и меня стали конкретно прессовать, она согласилась и наконец спросила отца. Через какое-то небольшое время, где-то через неделю, он сказал ей характеристику: “По нашим данным, убежденный антисоветчик”.

— Утверждали, что именно Ирина сыграла определенную роль в разрешении вам выезда за рубеж?

— Не знаю, у меня нет никаких подтверждений. Я с ней не был знаком и не помню, чтобы супруга с ней общалась».

Любопытно, что все фигуранты этой истории имели отношение к издательству «Молодая гвардия». Александр Морозов, бывший участник СМОГа, где они и познакомились с Лимоновым, с 1971 по 1985 год редактировал научно-популярную, весьма востребованную у советского читателя серию «Эврика». Ну а Ирина Андропова после окончания филфака МГУ работала редактором серии «Жизнь замечательных людей». Тогдашний заведующий серией Сергей Семанов вспомнил о ней как о весьма скромной девушке без элитных закидонов, которая выходила из подвозившей ее иногда на работу служебной «Волги» отца за квартал до издательства и шла туда пешком.

Что до убежденных антисоветчиков, то они уже тогда сидели в руководстве партии. Сам Андропов покровительствовал главе Ставропольского обкома, «молодому и перспективному» Михаилу Горбачеву, с 1971 года — члену ЦК КПСС. В том же году был назначен послом в Канаду, где он и задумает перестройку, Александр Яковлев. Борис Ельцин работал главой отдела строительства в Свердловском обкоме партии. Скоро эти люди выйдут на первый план и уничтожат государство. И всемогущий комитет со всеми своими отделами, сетью информаторов, агентурой и аппаратурой окажется бессилен перед исходящим сверху предательством.

Эпизод № 5. Запад.

В 1974 году Эдуард и Елена покидают Советский Союз и через Вену и Рим переезжают в Нью-Йорк. Некоторое время Лимонов работал в эмигрантской газете «Новое русское слово». Там судьба свела его с линотипистом Борисом Ковердой — убийцей советского дипломата Петра Войкова в 1927 году, в годы войны подвизавшимся фельдфебелем зондеркоманды нацистов на территории Польши и СССР и сумевшим тихо дожить свой век в Америке. В рассказе «Коньяк Наполеон» он выведен под фамилией Кружко как тяжелый, психически неуравновешенный человек с темным прошлым. У Эдуарда во время застолья в типографии случился с ним конфликт. Пожилой психопат бросился на него с молотком, а затем написал заявление редактору, что Лимонов пытался его убить, оставшееся, впрочем, без последствий: «Можете гордиться. Он, говорят, евреев и коммунистов отстреливал, а вот вас испугался. Донос начальству настрочил…»

В «Слове» наш герой долго не задержался. Сама среда эмигрантов, одновременно ностальгировавших по родине и ненавидевших ее, вызывала у него раздражение. «Русская газета пахнет могилой и старческой мочой», — характеризовал он коллег по редакции.

За пять прожитых в Америке лет Лимонов познал ее целиком и полностью, до самого социального дна, проживая одно время в дешевом отеле с проститутками и неграми-драгдилерами и сменив множество профессий — от рабочего-ремонтника до прислуги в доме миллиардера. (Одной из лучших сцен в романе «История его слуги» является прислуживание им за столом Иосифу Бродскому, явившемуся в гости к его хозяину.) Именно знание этой настоящей, а не картинной американской жизни и отличало его от того же Яковлева, смотревшего на Канаду из окна посольства или дипломатического лимузина, или изумленных обилию сортов колбасы в магазинах советских журналистов-международников, втайне обожавших тот образ жизни, который им положено было обличать.

Лимонову довелось узнать, что американское общество не очень-то восприимчиво к критике. В мае 1976-го он даже приковывался наручниками к зданию «New York Times», требуя публикации своих текстов, — это можно назвать протонацбольской акцией. Через 20–30 лет приковывание наручниками к различным министерствам и ведомствам, кабинетам высоких чиновников и даже к ним самим станет одним из излюбленных приемов акций прямого действия национал-большевиков. Правда, в России это повлечет за собой куда более тяжкие последствия, чем на Западе.

Неудивительно, что из-за такого поведения буйный русский эмигрант вновь попадает в поле зрения спецслужб, теперь уже ФБР.

«— Что для вашей политической жизни означали более пятнадцати лет, проведенных в Америке и во Франции?

— Огромную школу прошел, конечно. Когда я приехал на Запад, то началось такое обучение сразу же. Начиная с Австрии (мы же вначале в Вене прожили какоето время) и далее — по крупицам стала собираться вот эта отвратительная мозаика западной жизни. Собственно, то, о чем меня предупреждали мои друзья, австрийские социалисты. Там были еще — я забыл фамилии — с одним из них мы даже переводили Тракля (это великий австрийский поэт, погибший в 1914 году, он покончил с собой в госпитале), то есть он мне