Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов Страница 7

Действительно, владыка Антоний всей силой своего сердечного участия умел так сосредоточиться на этом новом для него конкретном человеке, что хотелось тут же рассказать ему все, поделиться с ним тем, что было тяжело доверить даже самым близким домашним. Но почти всегда это был разговор не исповедующего с исповедующимся, хотя, разумеется, такое часто и постоянно происходило, но это был разговор двух друзей, двух близких и хорошо понимающих друг друга людей. Оттого беседы, которые владыка Антоний вел на русском и английском языках, каждый слушающий принимал близко к сердцу, как адресованные лично ему. Так же, впрочем, как и проповеди владыки.

«Давно уж это было, – пишет С. С. Аверинцев, – а никогда не забуду, как первый раз в жизни стоял на литургии, которую служил в одном из московских храмов улучивший возможность приехать владыка Антоний. Не буду говорить, что мы чувствовали во время проповеди: он говорил, глядя нам прямо в глаза, его речь шла так же прямо в сердце, каждое слово было живым и до краев, до тяжести, до переизбытка полно смыслом…»[8]

К владыке Антонию спешили, когда видели его выходящим из своей квартиры или из алтаря, люди устремлялись к нему за благословением не формально, не только из уважения к его церковному митрополичьему сану, а по зову сердца, чувствуя его простоту, доступность в любое время дня, его готовность слушать.

Владыка Антоний вообще всячески старался принизить, умалить себя, не давая собеседнику почувствовать дистанцию. Он ходил в простой, подолгу носимой монашеской одежде, подпоясанный простым пояском или широким ремнем, наподобие офицерского, под старость носил кофту-душегрейку. Только один раз в год, на престольный праздник храма, в День Всех Святых, он служил литургию архиерейским чином. Интересно, что митрополит Антоний сохранил за храмом не только старое посвящение Успению Божией Матери, но благословил добавить к нему посвящение Всем Святым, которое существовало у англиканского прихода. Традиционно именно в воскресенье Всех Святых Владыка служил архиерейским чином вместе с клиром других приходов Сурожской епархии. Его, как и полагалось, клирики собора встречали в дверях и провожали до места совершения входных молитв, затем иподиаконы облачали в центре на кафедре. В остальные дни года он служил как простой священник. Он сам ходил в магазин за покупками, причем покупал себе еду в одном и том же маленьком пакистанском магазине, где его хорошо знали и всегда тепло встречали: справлялись о здоровье, обменивались новостями, говорили о погоде. Он ел то, что оставалось от общей трапезы. Не раз я был свидетелем, как на стул у двери перед его квартирой, вход в которую был из ризницы храма, ставили стеклянную литровую банку с борщом, которую потом забирали там же через несколько дней, пустую и помытую. Так сердобольные старушки и женщины-прихожанки подкармливали своего владыку, зная, что для себя он никогда не будет готовить, а просто поголодает. Во всем этом проявлялось удивительное, редкое терпение и смирение митрополита, отказывавшего лично себе в том, что кажется нам самым необходимым и абсолютно естественным. По словам отца Иоанна Ли, «владыка не требовал какого-либо комфорта: он легко терпел жару, холод, голод, усталость; ничего этого он не замечал»[9].

Владыка Антоний с радостью и простотой принимал помощь. Мне несколько раз посчастливилось стать его провожатым по дороге в магазин, и я с благодарностью вспоминаю несколько часов моей жизни, которые прошли в общении с ним во время этих походов.

* * *

– Хотите пойти со мной? Пожалуйста, сходим вместе, только вам придется везти эту тележку. Она со временем стала неуклюжей, но я к ней привык. Я ведь тоже теперь неуклюжий, старый, легко могу споткнуться. Мы оба с ней старые. Нам обоим пора уже уходить, – просто сказал владыка Антоний однажды, увидев меня подбегавшим к нему в один из октябрьских дней 2002 года.

Мы вышли с ним из пустого храма через боковые голубые двери. В этот день не было службы, церковь была пуста, я занимался подготовкой предстоящего богослужения Покрова Божией Матери, уже порядком устал. Потому, когда услышал скрип открывающейся двери, мгновенно понял, что это владыка Антоний – больше некому – выходит из дверей своей квартиры. Сбежав с клироса, я устремился к нему, испросив благословение. Я чувствовал на себе его взгляд, чувствовал, что он сейчас не только осеняет меня крестом, что он делал всегда медленно и с особым значением, но и молится обо мне, быть может, на всю оставшуюся мою жизнь. Он мог так делать, ему было это дано, я верил в это. Он был уже стар, болен, передвигался с трудом, но в нем жила огромная воля к жизни, невероятная сила духа. Ум его был по-прежнему бодр, здрав и остер.

…Мы вышли на площадь, которая в пасхальные дни превращалась в храмовое пространство, увеличивая число молящихся до нескольких тысяч, а в обычные дни являлась типичным городским местом парковок машин, жизни рядом находящихся школы и нескольких посольств. Мы завернули за угол.

– Хотите, я проведу вас тем путем, каким хожу уже почти пятьдесят лет? – спросил владыка. – Когда-то мне эту дорогу показал отец Лев Жилле.

Мы медленно шли по брусчатке старой улочки, которая носила название Эннисмор-Гарденс-мьюз. Мьюзы есть повсюду в Лондоне.

Это традиционные улочки, дома которых имели большие и широкие двери. Через эти двери въезжали повозки-кэбы – лондонские такси прошлых веков. В каком-то смысле мьюзы напоминали наши русские слободы, населенные представителями одной профессии, в данном случае извозчиками. Теперь же мьюзы стали лакомой недвижимостью, которая по карману состоятельным банкирам, юристам, звездам спорта и кинематографа. Но кто бы ни поселился на мьюзе, обязан был сохранять внешние признаки былой кучерской улицы – большие ворота, светлый окрас внешних стен дома. Каждый из домов английского мьюза примыкает друг к другу и имеет отличный от соседнего цвет стен. Все вместе они выглядят как нарисованные и напоминают веселую театральную декорацию. Из-за брусчатого покрытия на мьюзах нет деревьев, посаженных в землю. Зато рядом с каждым домом стоят большие кадки с зеленью или цветами.

Эннисмор-Гарденс-мьюз, Лондон

…Владыка что-то рассказывал: о своем детстве, о переездах из страны в страну, о войне.

– Ну что я все о себе и о себе. Расскажите-ка лучше, как вы живете, как дети и Галя? Мальчики, верно, ходят в школу? Как