Шарль Голль - Военные мемуары - Единство 1942-1944 Страница 69

Конференция имела целью обмен мнениями и опытом - она желала установить, на каких конкретных основах может быть постепенно создано французское сообщество, охватывающее все территории Черной Африки, взамен существующей системы прямого управления ими. Я отправился в Браззавиль с нарочитой торжественностью. Проехав через Марокко, я прибыл в Дакар, где власти, армия, флот, колонисты и коренное население встретили меня с неописуемым восторгом. А ведь именно в Дакаре три года назад доступ к Сенегалу был мне прегражден пушечными выстрелами. Я посетил Конакри, Абиджан, Ломе, Котону, Дуалу и Либревиль, и во всех этих городах приезд мой вызывал бурные проявления радости, в которой проступала уверенность в победе. В Браззавиле мне был оказан самый сердечный прием, город испытывал гордость по поводу того, что в самые тяжкие годы он послужил убежищем для суверенной Франции. Я остановился в "доме де Голля" - в знак своей великодушной привязанности город построил для меня это жилище в великолепной местности на берегу Конго.

Тридцатого января я открыл конференцию. После речи, в которой Плевен приветствовал меня, я в своем выступлении разъяснил, почему правительство решило созвать эту конференцию. "Не желая преувеличивать, - сказал я, неотложный характер мотивов, вынуждающих нас спешить с изучением комплекса проблем, связанных с французскими территориями в Африке, мы полагаем, что события, потрясающие ныне весь мир, обязывают нас торопиться".

Воздав должное цивилизаторским усилиям Франции в Черной Африке, я отметил, что еще до войны "выяснилась необходимость развивать ее производительные силы на новых основах -на основах широкого приобщения ее населения к прогрессу и к французскому суверенитету. Насколько же неотложным это становится ныне, когда война, которая была и будет в значительной мере африканской войной, поставила вопрос об условиях человеческого существования и повсюду вызвала напряжение душевных сил человека; теперь ни один народ не может жить только нынешним днем - он смотрит в будущее, он задается вопросом о своей судьбе!" И вот Франция, заявил я, решила повести к новым временам "шестьдесят миллионов человек в союзе с сорока двумя миллионами своих сыновей и дочерей". Почему? "Прежде всего потому, что она - Франция... Затем потому, что в своих заморских землях и в их верности она нашла себе поддержку и плацдарм для своего освобождения... И, наконец, потому, что ныне ее воодушевляет пламенное стремление к обновлению".

Затем конференция приступила к работе. Предложения, которые она подготовила, касались главным образом дел административных, социальных и вопросов культуры. Собрание губернаторов, разумеется, не могло разрешить вопросов конституционных, связанных с превращение империи во Французский союз. Однако путь уже был определен, остается лишь следовать по нему. Повеяло тем духом, который, если только мы захотим этого, превратит назревшую реформу в национальное дело, имеющее мировое значение. И никто в мире в этом не сомневался - внезапно Браззавиль привлек к себе всеобщее внимание. То, что происходило, совершалось единственно по доброй воле Франции, ибо настала минута, когда она почувствовала, что возрождается ее могущество, оживает ее вера в себя, и сама решила даровать то, что никто еще и не пытался вырвать у нее. Пожав руку Эбуэ, которого мне больше не довелось увидеть (через три месяца он умер, изнуренный чрезмерными своими трудами, так и не дождавшись освобождения), я отправился на самолете в обратный путь. Расставшись со столицей Экваториальной Африки, мы полетели через Банги, Форт-Лами, Зиндер, Ниамей, Гао и возвратились в Алжир, где над кровлей моей резиденции развевался трехцветный стяг. Никто уже не мог сомневаться, что он являлся символом законной власти.

Но то, чего мы достигли фактически, необходимо было выразить в юридических терминах. Пора было правительству принять подобающее ему наименование. Несмотря на ужасающий раскол, я до последней возможности еще лелеял надежду, что это провозглашение может произойти в атмосфере национального единства и что перегруппировка сил в государстве произойдет прежде, чем сами события раз и навсегда разрешат спор. Тем людям, которые, пользуясь бедствиями нации, возомнили себя облеченными верховною властью, я целых четыре года оставлял возможность сказать в один прекрасный день: "Мы совершили ошибку. Вот мы перед вами с той видимостью прав, которую нам дают чисто внешние формы законности, а вместе с нами хотят быть в ваших рядах и те люди, которые не сделали ничего недостойного и до сих пор шли за нами, повинуясь требованиям дисциплины и верности присяге. Неприятель может заставить нас дорого поплатиться за этот шаг, но все равно мы отдаем приказ сразиться с ним, уничтожать его всеми средствами и повсюду, где он находится. А потом, если надо, пусть выносят нам приговор политики, правосудие и история! Но сейчас позвольте нам встать рядом с вами в последнем, решающем бою во имя единства и спасения Франции!"

Увы, этот клич не раздался! Как говорится: "Не всяк признается, кто раскаялся". Но ведь со дня на день мы ждали, что армии Освобождения ступят на землю нашей родины. Для Франции и для всего мира стало неотложной необходимостью, чтобы наша власть, такая, какой она сформировалась, утвердила за собою - даже в самом своем наименовании - права, которыми ее облекло избрание народа. Седьмого мая я объявил в Тунисе: "Тем, кто полагает, что после освобождения Франция может возвратиться ко временам феодализма и будет распределена между несколькими правительствами, мы назначаем свидание в самое ближайшее время: в Марселе - на просторах Канебьер, в Лионе - на площади Белькур, в Лилле - на Главной площади, в Бордо - на Кенконе, в Страсбурге - на бульваре Брогли, в Париже где-нибудь между Триумфальной аркой и собором Парижской Богоматери".

Пятнадцатого мая я выслушал в Консультативной ассамблее единодушное решение, принятое ею по предложению Альберта Газье; решение это оформлено было ордонансом от 3 июня 1944. В тот момент, когда я вылетел на самолете в Англию, откуда через три дня началось освободительное наступление, Национальный комитет освобождения стал Временным правительством Французской республики.

Глава шестая.

Дипломатия

Дипломатия, при всей условности ее форм, признает только реальные факты. Пока мы были всего лишены, нас могли жалеть, но мало нам помогали. А теперь возродилось единство французских сил - это уже было нечто весомое, с этим следовало считаться. Постепенно Франция вновь появляется на мировой сцене. Французы уже не сомневались, что их страна будет спасена, а союзники признавали бесспорным, что когда-нибудь придется вернуть Франции прежнее ее место. И, предвидя это обстоятельство, они в своей политике уделяли нам немало внимания.