Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая Страница 68

Как всегда в период анархии в бурлящем краю появились эмиссары с Кораном и начали проповедовать сладость джихада и мюридизма, восстановление «государства Шамиля» и полное избавление от неверных.

Союз горцев отправил в Стамбул делегацию во главе с кумыком Гайдаром Бамматом, где она заручилась поддержкой османов на отделение Северного Кавказа от России с образованием Горской республики.

За Хребтом армянские дашнаки, грузинские меньшевики и азербайджанские мусавватисты, ориентировавшиеся на различные силы Первой мировой войны, уже давно не воспринимали ни царя, ни Керенского, ни Ленина, ни Корнилова.

Главкому предстояло принять не только военное, но и политическое решение.

Началось традиционное корниловское шараханье. 12-го он вроде бы согласился с мнением большинства идти на Кубань. Туда уехала разведчик прапорщик Зинаида Горгардт (у штаба не было даже карт будущего похода, она должна была достать), за ней в бричке в штатской одежде для переговоров с Кубанским правительством отправились генерал-лейтенанты Александр Лукомский и Иван Ронжин. Прапорщик добралась без приключений, генералам повезло меньше. В селе Гуляй-Борисовка их задержали большевики и лишь чудом не расстреляли.

В Поволжье и Сибирь уехал полковник Дмитрий Лебедев устанавливать связь с местным подпольем.

Однако 13-го в Ольгинскую прибыл походный атаман генерал Попов с отрядом в 1727 бойцов, орудиями и пулеметами, со своим начальником штаба полковником Владимиром Сидориным. Они принялись убеждать Корнилова, что целесообразнее уходить на зимовники, где армия будет обеспечена как минимум достаточным количеством лошадей. Того как обычно было легко убедить, он уже дал приказ стоявшему в станице Кагальницкая конному авангарду уходить на восток.

Пришлось генералу Деникину срочно бежать в штаб, вновь разубеждать главкома, умоляя того хотя бы для начала собрать сведения о районе, а заодно и понять для себя настроение самого казачества. Корнилов пообещал определиться позднее.

Этот вопрос был крайне сложный и деликатный. Казачество было естественным союзником добровольцев хотя бы в силу того, что его не касались никакие лозунги Ленина и компании — земли сколько угодно, прав и льгот тоже, война для него не страшна — военное сословие. Поэтому с казачеством надо было ладить, не злить реквизициями и мобилизациями. То, что казаки в данный момент не хотели идти с добровольцами, тоже объяснимо. Корниловцы уходили, а за ними шли большевики. На кого оставлять семьи и хозяйство? К тому же казачество было уверено, что большевики воюют только с «кадетами и генералами», самих донцов не тронут, поэтому и нечего зря подставлять лоб под пули. Вполне вероятно, что, плохо ориентируясь в политической обстановке и обманываясь в «миролюбивых» заверениях большевиков, со сменой власти в России казаки связывали возможные послабления в воинской службе. Само собой наряду с сохранением своих привилегий. Поэтому ссориться с новыми властями не спешили.

Не стоит забывать и о том, что в казачьей ментальности никогда не исчезало традиционное заблуждение о своей особой «национальности», отличной от русских. Поэтому переворот в Петрограде в местной среде воспринимался, как «спор славян между собой». Поэтому и, осознавая свою особость, «воевать с Россией» казаки не хотели.

С одной стороны, они сочувствовали борцам за порядок в России добровольцам, с другой — втридорога продавали им лошадей и фураж, опасаясь мести большевиков, отказывали в ночлеге, снабжении, укрытии раненых корниловцев.

Приходилось ждать, когда сами казаки «прозреют» и возьмутся за оружие.

В Ольгинской произошел анекдотический случай. Станичные старики пришли к Корнилову уверять, что местное казачество готово «постоять за Русь Святую» и послать в Добрармию 100 пеших и 50 конных (из 6 тысяч жителей). Главком недоверчиво посмотрел на развоевавшихся аксакалов, но согласился, приказав собрать рать на площади. В назначенный час на площади появились около двух десятков недорослей лет по 14–15 с двумя неоседланными лошадками. Когда у них спросили, зачем собрались, те неуверенно ответили, что им пообещали «делать смотр», но в поход «на большаков» они не согласны. Пришлось сказать спасибо от всей «Руси Святой» казакам за братскую помощь и распустить пацанов по домам.

Как писал Деникин: «Определилось яснее настроение донских казаков. Не понимают совершенно ни большевизма, ни «корниловщины». С нашими разъяснениями соглашаются, но как будто плохо верят. Сыты, богаты и, по-видимому, хотели бы извлечь пользу и из «белого», и из «красного» движения. Обе идеологии теперь еще чужды казакам, и больше всего они боятся ввязываться в междоусобную распрю… пока большевизм не схватил их за горло. А между тем становилось совершенно ясно, что тактика «нейтралитета» наименее жизненная. Налетевший шквал суров и беспощаден: горячие и холодные — в его стихии гибнут или властвуют, а теплых он обращает в человеческую пыль…»

Лучше всего характеризовал своих земляков Африкан Богаевский, описывавший уход добровольцев из Ольгинской: «При нашем проходе вся станица высыпала на улицу. Больно было видеть уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую армию и тут же рядом стоящих у своих домов, почтенных, хорошо одетых казаков, окруженных часто 3–4 сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на нас…

Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейной группы, я не выдержал и громко сказал:

— Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать — готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!

— На всех хватит, — ответил мне при общем смехе семьи отец ее, пожилой бородатый казак».

Генерал Попов, догадавшись, что добровольцы на зимовники не пойдут, 15 февраля в хуторе Веселый провел переформирование своих сил в «Отряд вольных донских казаков» (после ухода части партизан к Корнилову) и увел казаков на восток, в Степной поход на Маныч и Сал.

Добровольцы двинулись на юг, на Мечетинскую, где Корнилову предстояло принять окончательное решение, куда направлять армию. В авангарде — Офицерский полк генерала Маркова, за ним главные силы с обозом под командованием генерала Боровского, в арьергарде — Партизанский полк Богаевского. Весь Ледяной поход этот порядок следования не нарушался.

Деникин в дырявых сапогах простудился и слег, трясся под полушубком в одной из телег.

Накануне всем гражданским лицам было приказано покинуть армию и пробираться в Россию самим, ибо скудные ее запасы не в состоянии были прокормить столько ртов. Да и каждая лишняя повозка несет в себе угрозу растягивания обоза, в котором уже были около 60 раненых, и сложности прикрытия его арьергардом.