Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943 - Вера Павловна Фролова Страница 67

– Я вам сама их отдам, эти ваши марки, не нужны они мне! – крикнула я, изо всех сил сдерживая слезы (еще не хватало расплакаться сейчас перед ними!). А Россию вы оставьте в покое, понятно? Не вам судить о ней. Никогда Россия не была нищей, а русские – сквалыгами! Будь на вашем месте русский, господин Шмидт, он не стал бы позориться, как вы, из-за какого-то дерьмового гуся! Нашли себе под силу…

Остывший уже было Шмидт снова одним прыжком подскочил ко мне. Размахнувшись, он больно хлестнул своей лапищей меня по щеке. И по другой… И еще раз…

– Заткнись, большевистское отродье, – прошипел он в ярости, – ты дождешься, что я упеку тебя в концлагерь! Слишком много стала позволять себе, слишком возомнила о своей персоне! Так я тебе напоминаю, кто ты такая!

Как мне ни было в этот момент и больно, и горько, и обидно – я поняла, что сейчас он сводит со мной счеты за тот давний эпизод у веранды. Нашел наконец способ удовлетворить свое оскорбленное самолюбие. И еще с внезапным облегчением я поняла, что отныне не будет больше с его стороны грязных, пошлых заигрываний. Ну и то ладно. Как говорится, не бывает худа без добра.

Надо сказать, что все это время во дворе стоял невообразимый гвалт. Вопли Шмидта и причитания фрау, а также мой отчаянный крик перекрывал полный недоумения, растерянности и ярости лай Вольфа. Сначала Волк, бегая кругами на цепи, настороженно следил за всем происходящим и лишь глухо, предостерегающе ворчал. Но когда Шмидт пустил в ход кулаки – Вольф тут же провис на цепи и разразился грозным, бешеным лаем. Линда дважды пыталась оттащить его к будке, но пес, едва не свалив ее с ног, снова и снова кидался «в атаку». Клочья пены летели с оскаленной пасти. Впервые Вольф проявил ужасное для каждой собаки неповиновение: он явно угрожал своему хозяину.

Наконец Шмидт махнул рукой в поле: «Ступай с глаз моих долой, лентяйка, и запомни, что в следующий раз ты не отделаешься так легко!»

Последнее, что я услышала, покидая «поле брани», – это грозный панский рык в сторону Вольфа: «Я убью эту проклятую собаку!»

Едва зашла за сарай, как градом хлынули слезы. Я не вытирала их, так как знала, что те, четверо, смотрят мне вслед, и опасалась, как бы они не догадались, что я плачу. Они, слезы, так и стекали беспрепятственно по пылающим от унижения, от боли и от стыда щекам и падали крупными каплями в снег.

Придя на поле, рассказала своим о нашей стычке и снова поплакала, теперь уже от жалости к себе, слушая слова участия и утешения. «Это надо же, какой подлец! – возмущалась расхрабрившаяся Сима. – Специально отослал нас прочь, чтобы никто не ввязался».

– Нешто пойти, май-то, врезать ему пару раз по роже? – задумчиво сказал Миша и с силой вонзил вилы в дымящуюся навозную кучу.

– Не надо, не смей! – испугалась я. – Ничего ты этим не добьешься. Ведь для него пара пустяков засадить тебя, да и всех нас, в концлагерь, он уже и так все время грозится.

Вот такая сегодня произошла история. Хорошо, что о ней не знает мама (она вместе с Гельбихой стригла овец в овчарне), я попросила всех не говорить ей об этом. У меня весь день настроение – «ни в сказке сказать, ни пером описать». Вся в мечтах и в мыслях об одном: дождаться бы часа возмездия. Дожить бы до неизбежного позорища «избранной богом» арийской расы. Увидеть бы своими глазами унижение, растерянность и страх этой чертовой семейки…

19 декабря

Суббота

Снова украли у нас воскресенье! Завтра всех «восточных рабочих» – русских и украинцев – повезут в Мариенвердер в баню, как выразился, гогоча, Шмидт – «гонять вшей». Господи ты Боже мой, – новое позорище! Неужели они, немцы, думают, что мы, ожидая, когда они устроят нам «омовение», ходим месяцами немытыми? Да у нас каждую субботу организуется в кухне настоящая баня! Еще в первую неделю своего приезда в усадьбу Василий с Леонидом притащили со скотного двора большой, местами почерневший и проржавевший таз. Мы с Симой отскоблили и отчистили его песком, и теперь, нагревая на плите в кастрюлях и в ведрах воду, поочередно моемся в нем в кухне.

А до недавнего времени я еще принимала нелегально каждый день душ после работы. На том же скотном дворе как-то летом обнаружила отличную душевую установку, которая, как выяснилось позднее, предназначена для мытья корнеплодов на корм скоту.

Установка эта сооружена в ближнем от двери углу помещения за большой загородкой, так что при входе ее и не видно. Летом, когда все коровы на пастбище, душ бездействует. Однажды я попросила разрешения у Гельба приходить сюда вечером и пользоваться душем.

– Пожалуйста, попробуй – что мне жалко? – сказал Гельб и усмехнулся хитро. – Только сама убежишь – вода-то холодная!

Вечером я, пугаясь каждого шороха – вдруг нагрянет Шмидт! – разделась и, встав на чисто выскобленный бетонный пол под широкий зонтик, открыла кран. Тугие, ледяные россыпи струй обожгли тело. Но холод ощущался только в первые секунды, а потом кожа привыкла и чувствовалась даже приятность. Домой я бежала словно обновленная, усталости как не бывало.

С тех пор я почти каждый вечер украдкой проскальзывала за тяжелые двери, плескалась в свое удовольствие под холодными струями. И так привыкла, что, когда скот во второй половине октября перевели на зимнее содержание и душевой отсек постоянно оказался завален турнепсом, мне долго-долго прямо-таки не хватало, да и сейчас не хватает, освежающего холодного дождя.

Так что мы-то, русские, хотя и привыкли к нашим родным баням, и здесь не ходим грязными. А вот как они, немцы, обходятся всю жизнь без бань – это мне непонятно! Ведь в Грозз-Кребсе нет подобного заведения, а в Мариенвердер вряд ли кто из них специально поедет. Ну, положим, в господском доме есть ванна, а как обходятся Гельбово семейство, Эрна с детьми? Как-то я полюбопытствовала об этом у Анхен. Она пожала плечами: «Моемся в тазу, так же как и вы. Никаких проблем!» Вот тебе и знаменитое немецкое чистоплюйство!

Ну ладно. Завтра посмотрим, что представляет из себя их баня. Может быть, она