Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 66

В тени барачных стен и рядом, на солнцепеке, лежат полуголые существа, серые от истощения и грязи. Лохмотья на них давно уж истлели. Платья, которые им выдали, часто кружевные или шелковые, а то и вечерние, с вырезом на спине, сожжены в многочисленных дезинфекциях и едва держатся на теле. Встречаются женщины, вся одежда которых – рваная рубашка или передник. День ото дня тела все больше обнажаются. Над женщинами неотступно стоят штубовые с палками, не разрешая переходить с места на место. В лагере нет воды, и жаркая солнечная погода – настоящее бедствие. В ненастье полураздетые женщины зябнут под дождем.

Когда подходит время раздачи супа, голодная оборванная толпа теснится возле кухни в ожидании котлов. Вот под дождем стоит женщина в коротенькой сорочке, другая в одной только кофточке до бедер. Волокут котел, шлепая босиком по грязи, женщины-скелеты в лохмотьях, едва прикрывающих бедра, или в одной юбке. У них нет возможности что-либо «организовать», и они месяцами ходят и спят в одном и том же отрепье.

– Утеряли женственность и стыд, – говорят про женщин из «Мексики».

Мимо проходит тепло одетая полицайка в сапожках, в яркой резиновой накидке. А рядом, через стену, сидит в своей комнатке блоковая. На ней изысканное белье и модное платье, тонкие чулки и изящные туфельки на пробке. Она красиво причесана, пахнет хорошими духами и, довольная собой, улыбается.

Комната ее обставлена, по лагерным условиям, с роскошью. Настоящие персидские ковры и коврики, дорогие венгерские ткани покрывают пол, стены и мебель. Кровать застлана иногда несколькими пуховыми одеялами, а сверху атласным – лазурным, золотым или цветастым. Одним одеялом укрываются, остальные подстилают вниз. Блюда, которые ест полицайка, даже отдаленно не напоминают вкусом лагерную похлебку. Для нее и нескольких ее приближенных стряпает специальная прислуга.

Когда имеешь возможность урезать порции сорока тысяч женщин (а полицаек всего-навсего несколько десятков), можно, конечно, купить все, что душе угодно. Здесь, где нет никакого контроля, а узницы, затравленные еще больше, чем их товарки в других лагерях, не осмеливаются заявить о своих правах, блоковые воруют без всякого удержу. Полицайки часто ходят по служебным делам к крематорию в близлежащую Бжезинку, где склады всегда забиты и процветает обменная торговля.

В конце июля из евреек, живущих в секторе «в» и в «Мексике», начинают формировать эшелоны для отправки в Германию. Случается, что женщинам выдают приличную одежду и уезжают они в пассажирских вагонах.

Спустя несколько дней, в начале августа, в Биркенау прибывают лодзинские евреи. Как обычно, проводят селекцию: большинство, оставив свои запасы и узлы возле вагонов, отправляются в крематорий, лишь незначительный процент поступает в лагерь.

Но стоит этим «счастливчикам» осознать, что их близких уже сожгли или сжигают в этот самый момент, ими овладевает нечто вроде безумия, а порой и настоящее безумие. Молодая еврейка из Лодзи бросается к колючей проволоке (днем ток выключен) и пытается перелезть через нее, чтобы попасть на дорогу между лагерями. Ее насилу удалось оттащить, и вот она стоит между женщин, вся в крови, не спуская неподвижного взгляда со столба дыма. Неотвязная мысль сверлит ее мозг, и, не в силах понять происходящее, она с недоумением повторяет:

– Ведь немцы – люди. И мы, евреи, тоже люди. Верно? Мы, евреи, люди, и немцы тоже люди.

Молодая еврейка из Будапешта, образованная и разбирающаяся в политике, заявляет, что обо всем, что ей пришлось увидеть в Биркенау и Освенциме, она слышала в передачах английского радио, но считала это преувеличением антигитлеровской пропаганды.

Как-то, в конце июня, выстраиваясь утром на работу, заключенные с удивлением замечают, что чешский лагерь опустел.

Никто не проснулся ночью, никто не слышал, как эсэсовцы уводили в газовые камеры целые семьи чешских евреев, проживших здесь больше года.

Через несколько недель, тоже ночью, весь мужской лагерь был разбужен криками многих тысяч людей. Выйдя из бараков, мужчины увидели: в ярко освещенном цыганском лагере эсэсовцы выгоняют на дорогу цыган, цыганок и их детей. Выстроив всех пятерками, они велят людям выйти на дорогу и идти к крематорию. Цыгане сопротивляются, это их крики слышит Биркенау. Крики не смолкают всю ночь, но к утру цыганский лагерь уже пуст. Героизм безоружных бессилен перед вооруженным зверством.

В конце августа лагерь «в» и «Мексику» навещает главный врач Менгеле, чтобы провести там строжайшие селекции. Среди евреек уже ширятся горячка и дизентерия, усиленная голодным истощением, и селекции проходят очень успешно. Теперь часто можно увидеть, как по дороге в крематорий медленно движутся пятерками бледные женщины, с трудом придерживая на себе рваную одежду, через прорехи которой белеет худое тело. Это повторяется все чаще. Они знают, куда идут, но слишком слабы, чтобы бунтовать. А может, для них это желанный конец. Из сорока двух тысяч нетатуированных евреек, которые жили здесь, пятнадцать тысяч уехали в Германию, осенью оставалось еще около пяти тысяч, остальных поглотил огонь.

«Мексика»! «Мексика»! Многие узницы выговаривают это слово, как «Меексико». Облик «Мексики» тревожен, как морды химер Нотр-Дам. Кривое зеркало, превращающее человека в собственную карикатуру.

Хорошо бы забыть о ней, отрешиться напрочь от всех пробуждаемых ею чувств.

Но нет, «Мексика» осталась в памяти точно так же, как и платформа, через которую непрестанно перекатывается людская толпа, с каждым шагом все приближаясь к смерти, так же как столбы дыма, в который превращается эта толпа.

Евреи, при селекции направленные вправо, идут прямо на смерть. Когда рука эсэсовца вершит над ними приговор, в газовых камерах уже настежь открыты двери, и вентиляторы уже впускают свежий воздух. Это готовится место. Ждать своей судьбы недолго, самое большее несколько часов, пока газовые камеры не освободятся от твоих предшественников.

Если идти по платформе вправо, то вскоре окажешься перед крематориями I и II, что высятся друг против друга по обе стороны дороги.

Случай решает, в который из них попадешь, а впрочем, не все ли равно? И все же люди обеспокоены, как бы их не разлучили, как бы им вместе попасть в одно здание; матери с дочерьми, отцы с сыновьями держатся поближе друг к другу.

Ведь они не знают про эти здания с дымящими трубами того, что знаем мы. Они не знают, куда входят. Огромные, несчетные толпы обмануты!

По рассказам электриков, которым по должности часто приходится переступать порог крематория, зал ожидания – это чистый зал, где, как в корабельной каюте, нет свободно стоящих предметов. Все крепко привинчено. Вдоль стен металлические скамеечки, точно в приемной у врача. При входе в длинный