Борис Александровский - Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта Страница 65

Последователей митрополита Антония и святейшего синода — антониевцев — было неизмеримо меньше, чем евлогиевцев. Это были преимущественно представители вымирающей царскосельской и петербургской знати и высшего чиновничества. В Париже представителем «антониевской» церкви был митрополит Серафим. Его кафедра находилась в церкви на бульваре Экзельманс, перестроенной из барского особняка, купленного кем-то из петербургских аристократов, сохранивших в первые годы после революции кое-какие деньги в заграничных банках.

К митрополиту Евлогию и евлогиевцам антониевцы относились резко агрессивно. Святейший синод, засевший в Сремских Карловцах, объявил Евлогия и подопечное ему духовенство «лишенными благодати», а все церковные акты, выполняемые этими последними, — недействительными.

Третьим течением зарубежной церкви была та часть духовенства, которая осталась верна Московской патриархии и признавала ее юрисдикцию. Деятельность этой части духовенства проходила в трудных условиях. Значительная часть эмиграции, фанатически настроенная и злобствующая, объявила этот филиал патриаршей церкви «большевиствующим» и ежедневно подвергала его бешеной травле, а его прихожан равным образом считала неблагонадежными и весьма «подозрительными по большевизму…».

Следует отметить, что с первых же дней зарождения эмиграции церковные дела играли большую роль в ее повседневной жизни и были предметом бурных споров, взаимного озлобления, словесных потасовок и газетной грызни. Вышеописанные раздоры среди церковных иерархов неизбежно перекинулись и на всю эмиграцию в целом, состоявшую в преобладающем большинстве из верующих. Я не помню ни одного случая, чтобы эмигрант, характеризуя в разговоре с приятелем кого-либо из своих знакомых, не упомянул бы также о принадлежности его к евлогиевцам, или к антониевцам, или к патриаршей церкви.

Иногда дело доходило до курьезов. Поскольку «антониевский» святейший синод объявил «лишенными благодати» всех инакомыслящих священнослужителей, а совершаемые ими обряды крещения, исповеди, причастия, брака и отпевания умерших недействительными, ярые поборники «антониевской» церкви из числа мирян отказывались считать, например, женатыми молодые пары, обвенчанные в «евлогиевских» или патриарших храмах и чуть ли не на всех перекрестках трубили, что такой-то и такая-то «находятся в незаконном сожительстве», что это разврат и «потрясение основ», что приличные люди не должны пускать их на порог своего дома, что их дети, имеющие появиться на свет, «незаконнорожденные» и т. д.

Всем трем епархиям в Париже принадлежало 12 отдельных церквей.

Кроме них существовало еще одно церковное учреждение — высший богословский институт с программой преподавания, принятой в русских духовных академиях.

Целью его была подготовка духовенства с высшим богословским образованием для многочисленных церковных приходов православного зарубежья. Подчинялся он юрисдикции митрополита Евлогия, а содержался на американские деньги. Помещался богословский институт в зданиях бывшей лютеранской кирки, занимавшей довольно обширный участок в 19-м городском округе, населенном почти исключительно рабочим людом и расположенном на крайнем северо-востоке Парижа, вдалеке от мест расселения русских эмигрантов. Достопримечательностью храма был его многоярусный иконостас, выполненный большим знатоком древней русской живописи художником Стеллецким в стиле иконописи времен Андрея Рублева. Иконостас был предметом особого внимания иностранных искусствоведов, не забывавших при посещении Парижа заглянуть в этот своеобразный «экзотический» уголок. После Победы и незадолго до своей смерти Стеллецкий завещал свои эскизы и остальное художественное наследство Третьяковской галерее в Москве.

Как я уже сказал, богословский институт, или, как его чаще называли, Сергиевское подворье, подчинялся юрисдикции митрополита Евлогия и содержался на американские деньги. Среди эмигрантов ходили слухи, что деньги эти, щедро поступавшие в его кассу, шли из масонских источников. Следует отметить, что масонство, имеющее одной из своих тайных целей борьбу с христианством (но не с прочими религиями), запустило свои щупальца в церковные круги всех христианских вероисповеданий, причем, как это ни парадоксально, оказывало иногда из тактических соображений финансовую поддержку различным церковным и связанным с ними организациям. На каком-то этапе этой борьбы оно считало необходимым завлечь в свои сети церковные круги и возглавлявших их иерархов.

Так, в глухой борьбе друг с другом просуществовали четверть века три течения русской зарубежной церковной жизни. Только пронесшаяся над всем миром буря 40-х годов вновь соединила эти, казалось, несоединимые течения. Миссию объединителя выполнила Московская патриархия в лице митрополита Крутицкого Николая, прибывшего в Париж вскоре после Победы в качестве посланца патриарха Московского Алексия.

Полный переворот, который произошел в умах и сердцах подавляющего большинства эмигрантов за годы войны, имел одним из своих последствий тот вывод, что церковный раскол в русском зарубежье представляет собой совершенную нелепость. Митрополит Евлогий одним из первых заявил о своем подчинении патриарху Московскому.

За ним последовало все «евлогиевское» духовенство и «евлогиевская» паства.

Антониевцы со своей стороны пошли по тому же пути.

Парижский резидент «антониевской» церкви митрополит Серафим публично признался в своих политических заблуждениях, покаялся во всех грехах, совершенных им против патриаршей церкви и родины в течение двух предшествовавших десятилетий, и также признал патриарха Московского единым носителем высшей церковной власти русской православной церкви.

Казалось, что такое признание церковных заблуждений духовенством и паствой есть первый этап признания эмиграцией и ее политических ошибок. Все прочие проблемы, волновавшие эмиграцию, временно отошли на задний план. Подавляющая часть эмиграции твердо верила, что митрополит Крутицкий Николай, прибывший вскоре в Париж со специальной миссией объединения всех течений православной церкви, привез с собою прощение и отпущение всех ее многочисленных прегрешений, заблуждений и шатаний и что за этим первым шагом по пути забвения тяжелых ошибок прошлого последуют и другие шаги.

Эмиграция не ошиблась.

Взоры большинства русского зарубежья окончательно устремились в сторону улицы Гренель, в посольство Советского Союза. Оттуда ждали решающих постановлений, определяющих пути воссоединения с родиной истомившихся на чужбине сотен тысяч людей.