Василий Ерошенко - Лидер «Ташкент» Страница 63

В стихотворении, которое читал Смирнов, описывался наш севастопольский рейс 27 июня, и это было вообще первым, что появилось о нем в печати. Не мудрено, что стихотворение сразу же приобрело в экипаже исключительную популярность. Наверное, каждый, кому не достался номер газеты, переписал его.

Мне хочется привести стихотворение, за которое «ташкентцы» были так благодарны поэту. Вот оно:

Его называют экспрессом морей,Отменно хорош он собой.Он всех кораблей черноморских быстрейКрасавец корабль голубой.Он долго в порту никогда не стоит,Пришел, отгрузился — в поход!Стремительно мчится, несется, летитЧудесный корабль-скороход.Да где там стоять, когда время не ждет,Минута — и та на счету.Корабль-скороход в Севастополь идет,Со старта набрав быстроту.Охотились «юнкерсы» часто за нимИ ночью, и днем стерегли.Красавец их залпом встречал огневым,Стервятники взять не могли.Кубанский казак — командир корабля,Ему ль попадаться впросак?Летит по волне, как казак в ковылях,Бывалый и смелый моряк.Пошел в Севастополь корабль голубой,Дошел — и назад во весь дух.Сто «юнкерсов» встретил, и начался бой,Вода закипела вокруг…Корабль танцевал небывалый балет,Кружился, вертелся, скользил.Казалось, вот-вот корабля уже нетТак сильно противник бомбил.Но нет! Черноморцы народ не такой,Чтоб, смерть повстречав, умирать.Характер у них краснофлотский, морскойВ бою головы не терять.Ложилися бомбы у самых бортовВпритирку, казалось — взорвет…За бомбою бомба — полсотни!.. Сто!..Всех бомб — не меньше трехсот.Без умолку пушечный гром грохотал,Стволы охлаждали водой.Один пикировщик немецкий упал,За ним загорелся другой.Ходили под смертью четыре часа,Победой закончился бой.Матросы, смотревшие смерти в глаза,Спасли свой корабль голубой.Герой после боя, бывает, помят,Болят и бока, и рука.Об этом товарищи не говорят,Когда уже смерть далека.И слава по Черному морю идетО быстром, красивом собой,О том, кого все Черноморье зовет:Корабль-скороход голубой.

Перечитывая сейчас стихотворение, я отдаю себе отчет, что это — не лучшее из созданного ныне уже покойным Сергеем Алымовым, автором известнейшей песни «По долинам и по взгорьям» и многих других. «Чудесный корабль» — просто стихотворный репортаж, написанный по горячим следам событий. Прошли лишь какие-то часы с момента, когда поэт мог узнать подробности нашего рейса, и до того, как номер флотской газеты (она выходила в Сочи, куда редакцию эвакуировали из Севастополя) поступил на корабли.

В стихотворении нет названия корабля, не упомянуто ни одной фамилии моряков. Алымов писал для очередного номера газеты, писал для того дня и должен был считаться с требованиями военного времени. Но на флоте знали, кто такой «голубой красавец», и всё поняли. Стихотворение «Чудесный корабль» рассказало черноморцам и о том, какой тяжелый бой вел «Ташкент», и о том, что враг не смог нас победить. А для «ташкентцев» оно навсегда осталось дорогой памятью о пережитых боевых днях.

30 июня я доложил базовому командованию, что «Ташкент» к переходу в Поти готов. Выход назначили на 1 июля, но через несколько часов отставили. Где-то на пути к южным базам разыгрывался шторм, и инженеры из техотдела заявили, что выпускать в море лидер с заделанными на скорую руку пробоинами опасно.

Отсрочка выхода была мне не по душе: близкий к фронту Новороссийск совсем не подходил для длительной стоянки поврежденного корабля. Над городом по нескольку раз в день появлялись вражеские самолеты, и фашисты уже наверняка знали, что «голубой крейсер», за которым они так упорно охотились, стоит у Элеваторной пристани.

В Новороссийске было ясно, солнечно, а южнее погода портилась, и до конца дня 1 июля, выход не назначили и на завтра.

Под вечер дежурный неожиданно доложил:

— Товарищ командир, звонят из проходной — говорят, там ваш отец…

Я вскочил и поспешил к проходной будке порта. Почему отец в Новороссийске? И откуда ему знать, что я сейчас тут? Правда, до Краснодара отсюда всего сто двадцать — сто тридцать километров. Но выезжать за пределы своего города без особой надобности было не в привычках моих родителей, которые давно уже смирились с тем, что редко видят сыновей. Встречаться с ними и отец, и мать любили дома, в Краснодаре. В последний раз я был там во время отпуска больше года назад, еще до войны…

У проходной действительно стоял мой отец Николай Кириллович в своей неизменной форменной фуражке железнодорожника. Оказывается, знакомый машинист, побывавший вчера в Новороссийске, рассказал ему, что «Ташкент» стоит здесь «сильно побитый». Встревожившийся отец, как только сменился с дежурства по станции, не заходя домой, отправился сюда с первым попутным эшелоном.

Я повел отца на корабль. Пока дошли до трапа, успел узнать последние новости о своих братьях. Как-то так повелось, что друг другу мы, четыре брата, почти никогда не писали. Зато все переписывались с матерью, Верой Михайловной, державшей в своих руках семейные связи, и от нее каждый узнавал об остальных. Но с тех пор как «Ташкент» не имел постоянной базы, материнские письма доходили до меня с большим опозданием, долго блуждая по черноморским портам.

В нашей семье все было благополучно. Мой старший брат Николай, инженер-путеец, оставленный при своем деле и во время войны, продолжал работать на транспорте. У младших, Михаила и Игоря, которые оба в авиации, тоже все нормально — летают, воюют, регулярно пишут матери.

Но отец был сумрачен, это бросилось мне в глаза еще в первую минуту встречи. Удостоверившись, что я жив-здоров, он повеселел и оживился, однако ненадолго.

— Ты скажи, что же дальше будет? — строго спросил отец, как только вошел в мою каюту. — Ведь к Кавказу немцы подошли! Наши все отступают… Когда ж этому конец? И что нам с матерью делать, если и в Краснодар придут? Не на немцев же на старости лет работать!..

Не легко было отвечать на все это. Да отец и не ждал от меня каких-то определенных ответов. Ему просто требовалось поделиться своими невеселыми думами.

И, слушая его, я вдруг почувствовал, что те события последних дней, которые непосредственно касались меня самого или происходили у меня на глазах — трудные рейсы «Ташкента», трагедия Севастополя — как-то заслонили общую грозную картину войны. Вспомнились сдержанные, осторожные слова Буденного о тяжелом положении на юге, слова, над которыми я не задумался сразу. А фронт-то приближался уже и к моему родному городу, к отчему дому. Перед отцом и матерью, старыми и мирными людьми, суровая военная действительность ставила вопросы, пожалуй, потрудней тех, которые приходилось решать нам, военным…