Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков Страница 6

Пока мы были на пароходе, показывая расположение этим несчастным, допускали некоторую фамильярность с ними, малайцы как бы распустились, особенно по отношению к дамам. Дорого обошлось это малайцам. Как только мы покинули пароход, они были сильно избиты одним здоровенным офицером, который особенно сильно ухаживал за М. П. и по случаю расставания с ней хватил лишнию порцию виски. Когда потом узналось об этом избиении, М. П. стала сильно упрекать своего ухаживателя. Он ответил ей, что малайцы совершенные дикари, что им нельзя давать никакой подачки, что они страшно коварны и, если не держать их в трепете, может случиться, что они перережут всю офицерскую команду парохода. Может быть… может быть… они и правы, но на наш взгляд, это очень жестоко.

Интересно было видеть, когда их посылали на авральную работу. Сходилась почти вся команда в их пестрых повязках на темном теле, эта движущаяся радуга была очень красива. Нужно было поднять на борт лодку. Одни хватались за канат, другие подвешивались на другом, все они двигались, болтались в воздухе и кричали непривычными нам звуками какой-то мотив, напоминавший нашу «Дубинушку». Ловкость этих полулюдей-полуобезьян была поразительна. Болтаясь на канатах, им приходилось выкидывать разные акробатические штуки. В общем, картина была красива, страшно оживленна, а для нас, не видавших ничего подобного, очень интересна.

Малайцев кормили главным образом рисом, который перепадал и нам, с английским соусом кури[7] и разогретыми мясными консервами, или еще вкусней, с малиновым сиропом или другими вареньями. Хотя это полагалось только нашим дамам, которые в виде контрабанды приносили нам это кушанье, несмотря на то, что малаец-буфетчик старался изловить милых контрабандисток.

Еще нельзя без удовольствия вспомнить громадные тумбы оранжево-золотистого «честера» вышиной и толщиной в пол-аршина. Каждому из нас полагалось по четверть круга этого сыра в полтора пальца толщиной, и мы ели его, как хлеб. Было на пароходе и хорошее продажное вино, но его скоро запретили продавать, так как наши пассажиры так накинулись на него, что в офицерской среде стали случаться крупные скандалы. Вообще офицеры народ удивительный. Большинство из них вырвалось из Одессы с ничтожными средствами, а как только появилось вино, пошел шум и гам, и Бог знает откуда появились деньги.]

Но неумолимая судьба гонит куда-то наш новый пароход по направлению к выходу из бухты, где-то останавливается, с кем-то ведет какие-то переговоры, после чего пароход опять снимается и нас опять везут к городу. Слов нет, эта прогулка на пароходе в течение двух часов была очень приятна. Но оказалось, что у французов опять ничего не готово и нас тащат на какой-то итальянский пароход для ночлега. Оттуда нас погнали самым энергичным образом, и пароход наш вышел опять на рейд, всюду зажглись огоньки, очень красиво, но куда же везут нас? И – о чудо и радость! – мы опять увидали наш милый «Капуртала».

Вся команда, начиная с капитана и до последнего малайца, высыпала на палубу и под звуки «гип-гип, ура!» пароход наш пристал к «Капуртале». Никто нас не принял, а на «Капуртале», по случаю разлуки с нами, офицеры устроили попойку, и все оказались сильно пьяны, но, увидав наше возвращение, пришли в порядок, устроили нам самую радостную встречу. Опять угощали дам, опять пили вино, состряпали хор и долго в ночь неслись его звуки по шири Салоникского рейда, а в укромных углах парохода раздавались – не то тихий лепет, не то сладкий поцелуй опять увидавшихся дорогих друзей.

В то же время в недрах парохода в одной из кают жизнь совершала свое великое дело, у одной пассажирки наступили роды. Кому это следовало знать, переполошились, поднялась беготня, но ни акушерки, ни врача не было на пароходе. Что делать? Надо даму отправить на берег, но – французская зона! Как быть? Наконец после целого часа ругани между англичанами и французами даму посадили на катер и отправили в город, где все устроилось благополучно, но муж не получил права сопровождать свою жену.

Между тем жизнь на нашем пароходе шла своим порядком. Часть пасажиров осталась ночевать на «Капуртале», другая на пароходе, который катал нас так бесплодно по бухте, и я в том числе. Перед отходом ко сну я, Швецов, А. И. Шамшин и еще кто-то посиживали на палубе парохода и потягивали коньячок и еще какой-то напиток. Михаил Васильевич отправился на «Капурталу», где у него у одного была особая подвесная очень удобная койка.

Жизнь и событие и того и другого парохода были перед нами. Тот или другой пассажир приходил и сообщал нам о том, что и где было интересного, а величественная, чудная ночь распростерла свое необъятное небо над нами. Звезды и луна лили свой свет и на нас, и на близкие от нас жилища богов. Наша жизнь [и жизнь][8] необъятного неба сливались во что-то одно, что вливало в душу и покой, и смирение, и надежду, что если все так величественно кругом, то все, что случилось с нами и окружало, – ничтожно и легче смотрелось на себя. Эта ночь на водах Салоникской бухты останется у меня в памяти. Тут во мне произошел какой-то поворот. Я увидал, что в этой тайне рождения, и в сближении этих людей, и в этом небе надо всеми нами есть что-то высшее, какой-то покров, и стало тихо и покойно на душе.

Французский лагерь

Утром все зашевелилось, все ночевавшие на «Капуртале» переселились опять на наш пароход, началась укладка одеял, подушек и всего, что было вынуто из багажа. При этом я забыл свой знаменитый плед. Пароход двинулся опять в глубь бухты, нас оделили консервами и хлебом и на каких-то дрянных плотах сдали в руки дезинфекторов-французов.

Двадцать девятого марта, после почти недельного плавания на параходе «Капуртала», мы покинули его и перешли из английских рук во французские. Не стану говорить о гнусных и глупых приемах, показанных нам «самой цивилизованной нацией мира», скажу только, что часами нам пришлось валяться на вытоптанной траве, под которой протекала вода из дезинфекционной камеры, что вещи всех и так ограбленных людей были навсегда испорчены, что в дамской камере французы снимали фотографии с дезинфицируемых дам «в костюмах Евы», что я, намыленный, не получил [ничего], чтобы освободиться от мыла и грязи, накопленной за всю дорогу. Что об этом говорить, это произошло, но с этой минуты мы попали в лапы французов и должны были взобраться на грузовые автобусы, которые с бешеной быстротой помчали нас в стоячем виде куда-то в какие-то лагери, где нам нужно было отбыть карантин.

Надо удивляться, что