Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова Страница 6

Но слава Богу, на сей раз, все обошлось благополучно. Гуси мне попались «покладистые», перья выдирались из них сравнительно легко, «кожное покрытие» оставалось в целости и сохранности. Работали, как и в прошлом году, в конюшне для лошадей. К нашей компании присоединились также Клара, Линда, Анхен и Эрна. Сидели «в кружок», разложив на коленях мешковину и складывая пух и перья в общую, поставленную в центре большую корзину. Эрна хвастливо рассказывала внимательно слушавшим ее Кларе, Анхен и Линде о том, какой ее Фриц прекрасный муж и замечательный отец: «Ханс и Пауль вечерами прямо виснут на нем, не отходят ни на шаг, а он им игрушки чинит, сказки рассказывает. А на днях, – представляете, – смастерил для мальчишек настоящий кораблик! С парусами. С капитанским мостиком».

Линда льстиво подсказала Эрне, какой ее Фриц к тому же еще и отличный работник, ну, прямо-таки, первоклассный механик-виртуоз – мол, с первого же дня помогает господину Шмидту, – причем бескорыстно! – приводит в порядок всю технику к весенне-летнему сезону. Да, это правда. К нашему всеобщему величайшему удивлению и изумлению, в понедельник муж Эрны вместе с нами, «восточниками», вышел с утра на работу, и теперь все эти дни торчит в сарае, на разостланной грязной мешковине то под молотилкой, то под сеялкой, то под картофелекопалкой. Лишь виднеются из-под машины короткие толстые ноги в грубых рабочих деревянных башмаках.

Меня, да и вообще всех нас, бесконечно удивляет это необыкновенное (неужели искренное?) немецкое пристрастие к труду. Разве можно себе представить, чтобы наш фронтовик-отпускник на следующий же после прибытия день запросто – и, главное, добровольно! – отправился на работу, да еще на какую – на подневольную! – охотно, как этот Фриц, возился бы с грязными, масляными деталями, ерзал, чумазый, на брюхе под машинами!

А эта немецкая замкнутость, родственная разобщенность и отчужденность, их, что ли, неприятие человеческой радости и открытости… В дом прибыл фронтовик-отпускник! Опять-таки, легко можно представить себе, что происходило бы в таком случае в нашей обычной русской семье – обильное застолье, где полно родственников, друзей, просто знакомых. Песни, шутки, звон бокалов и – разговоры, разговоры, что тянулись бы за полночь, а то и до утра. А тут! Это надо же! Явился человек в родной дом, явился из страшного пекла, где ежечасно, ежеминутно подвергался смертельной опасности, а это никого, кроме, естественно, его семьи, не заинтересовало, никто не переступил порог его дома, никто не пожал ему руки, не поздравил с благополучным возвращением, не расспросил досконально, как ему служится и воюется в чужой, враждебной стране. Да-а…

Мне вспомнилось, что и ни у Шмидта, когда приезжал в отпуск его сын Клаус, ни у Гельба, во время нахождения в их доме Райнгольда, не было никаких родственных сборищ либо праздничных застолий. Все проходило тихо, привычно, обыденно. Помнится только, что в первый день приезжала к Клаусу его невеста, размалеванная, словно кукла, девица с осиной талией, но вскоре уже уехала, и он, жених, все последующие дни проводил на полях, в работе вместе с нами, «восточными рабами», а вечерами – в саду, на скамеечке. Нет, нам, русским людям, никогда не понять этой унылой замкнутости в себе, в своей «скорлупе».

В наступившей короткой паузе я поделилась с немками этими размышлениями. Они озадаченно помолчали, затем Эрна, удивленно округлив глаза, сказала:

– Ты говоришь – «гости, родственники», а зачем они нужны тут? Это – наша семья, и все происходящие в ней события, а также все ее проблемы касаются только нас, только нашей семьи… Безусловно, позднее я сообщу матери Фрица о том, что он приезжал в отпуск, возможно, дам знать об этом и его сестрам, а сейчас-то они все – зачем здесь? – Внезапно в ее рыжих глазах блеснул скабрезный, озорной огонек. – Кроме того, мы с Фрицем сейчас крайне занятые люди – все свободное время оба усиленно занимаемся тем, что делаем Манфреда.

– Чего делаете? – не поняла я и тут же, услышав дружный хохот Клары, Линды и Анхен, сообразила, что попалась на собственной глупости.

– Не чего, а кого, – хохотала Эрна. – Мы делаем Манфреда, нового человечка. А это, знаешь, очень кропотливая и точная работа, – надо, чтобы все было пригнано, чтобы все пришлось впору. Тут брак допустить нельзя. Фриц говорит, что нам нужен еще один крепкий, выносливый сын, а Германии – достойный солдат.

Словом, Эрна, как говорится, в своем репертуаре. Между прочим, с приездом своего Фрица она очень переменилась: не орет на мальчишек (раньше из-за стенки то и дело раздавались ее пронзительный крик и детский рев), ходит посветлевшая ликом и даже нас, своих врагов, не только не задевает, а даже улыбается каждому.

Ну, в общем, сегодня день закончился благополучно, а завтра опять с утра до вечера предстоит всем давиться гусиной вонью и пухом. Клара сообщила, что послезавтра, в субботу, Шмидту необходимо отвезти в Мариенвердер, на сдаточный пункт, большую партию убоины.

Сегодня вечером вдруг – не ждала ведь их – прибежали Степановы «орлы». (Были они и в прошлое воскресенье, только я забыла об этом написать.) В письмах Роберта всё с разными вариациями повторяется: любит, страдает от вынужденной разлуки, ждет не дождется дня, когда вновь сможет увидеть меня. В сегодняшней записке имеется и нечто новое: получил письмо из дома. Все его родные здоровы, они шлют мне самый искренний привет и тоже с нетерпением ожидают дня, когда наконец смогут очно познакомиться со мной.

Почему-то при прочтении записок Роберта у меня всегда возникает в душе какое-то необъяснимое, настороженно-неловкое и даже чуточку стыдное чувство. Ну, во-первых, нужно ли так много, громко и напористо говорить о любви? (Моя настырная ареВ, к примеру, на сей счет совсем другого мнения: «Как раз это ни к чему: истинная любовь всегда застенчива и немногословна».) Во-вторых, ведь я совершенно не знаю родных Роберта, не имею также ни малейшего понятия и о том, что он им обо мне пишет, кем представляет меня? Ведь что-то же он им, безусловно, рассказывает о своей дружбе с русской девчонкой, иначе они не передавали бы мне приветы, не жаждали бы, как он говорит, «очного знакомства». Не отсюда ли и появляется зачастую это чувство настороженности и неловкости? (АреВ и тут поддержала меня: мол, ты права, ирландский денди поступает нечестно по отношению к тебе: это – как игра в одни ворота.) Ну а в-третьих, и это, пожалуй, самое главное, – не буду лукавить перед тобой, моя совесть – тетрадь, – мне хочется, и я бы даже постаралась, если бы смогла, полюбить этого доброго, славного и, кажется, очень искреннего парня.