Игорь Курукин - Анна Иоанновна Страница 52

Утром 27 июня 1740 года, в годовщину полтавской победы, состоялась казнь обер-егермейстера и кабинет-министра Артемия Волынского. По прочтении высочайшего указа бывшему министру отрубили правую руку и голову, а его товарищам архитектору Петру Еропкину и советнику адмиралтейской конторы Андрею Хрущеву — только головы.

Подобные показательные жестокости составили недобрую славу царствованию Анны Иоанновны, об ужасах которого спустя полвека в просвещённом дворянском обществе ходили легенды. Современник Анны и Бирона Манштейн писал о двадцати тысячах ссыльных; в 1787 году заезжий латиноамериканец, испанский «государственный преступник» Франсиско де Миранда услышал от петербургских знакомых ещё более ужасные цифры: «Ужинали с господином Бецким, и он, помимо прочего, рассказал, что в крепости, находившейся прямо перед нами, во времена императрицы Анны по приказу Бирона казнили более 30 тысяч человек»{284}.

Но подлинные документы столичной Тайной канцелярии зафиксировали в «имянных списках» с 1732 по 1740 год поступление 3141 человека: в 1732 году в ведомство Ушакова попали 277 подследственных, в 1733-м — 325, в 1734-м — 269, в 1735-м — 343, в 1736-м — 335, в 1737-м — 580, в 1738-м -361, в 1739-м — 364 и в 1740 году — 287 человек{285}. Учёт был не очень точным, поэтому данные нужно корректировать с помощью других источников — например комплекса дел «о лицах, суждённых в Тайной канцелярии за ложное оказывание слова и дела». Но в целом число пропущенных «колодников» невелико, хотя записные книги не содержали имён подследственных, которые не присылались в Тайную канцелярию, а допрашивались на местах{286}. Всего за царствование Анны Иоанновны к политическим делам оказались прикосновенными (в разном качестве) 10 512 человек, осуждены 4827, а в ссылку отправились 820 преступников{287}.

Цифры достаточно скромные, особенно по сравнению с карательным размахом более поздних времён. Мрачная социальная репутация правления Анны Иоанновны в немалой степени была вызвана не столько масштабом репрессий, сколько тем, что под них нередко попадали представители благородного сословия, которых прежде всего и подозревали в неблагонадёжности. Не случайно Феофан Прокопович в похвальном слове на годовщину коронации Анны в 1734 году предельно ясно напомнил, как «вострепетали домашние злодеи»; привёл доходчивый пример: когда в Смуту неразумные подданные «понудили» царя Василия Шуйского «несамодержавным быть», в стране начались «разорение» и иностранное вторжение — и тут же помянул «недавние годы, когда неким похотелось правительства Шуйского»{288}.

Из 128 важнейших судебных процессов царствования Анны 126 были «дворянские», почти треть приговорённых Тайной канцелярией принадлежала к шляхетству, в том числе самому знатному{289}. Расправа с кланом Долгоруковых и прочие громкие дела показали, что государыня всё помнит и не спускает даже малейших проявлений своеволия.

Но порой Анна умела быть и великодушной. Жена сосланного Петра Бестужева-Рюмина не стеснялась произносить «непристойные слова к чести её императорского величества», о чём донесли её крестьяне. Но государыня вместо расследования повелела отписать мужу виновной, что отправляет жену к нему, «милосердуя к ней, Авдотье», чтобы впредь не болтала{290}. В 1735 году баронесса Степанида Соловьёва лично доложила С.А. Салтыкову, что узнала из письма своей дочери Мавры о крамольных словах её мужа, тайного советника В.В. Степанова: «Обер каморгер с ея императорским величеством любитца». Супруги попали в казематы. Следствие выяснило, что эмансипированная Мавра своим поведением («и день и ночь в гостях») сильно огорчала тайного советника («Никакой её стыд не берёт», — жаловался он тёще), но на мужа «не показала», а улика в виде упомянутого письма не отыскалась. Отвечать пришлось доносчице: Анна распорядилась Степановых освободить, а баронессу выпороть и постричь в сибирском Долматовом Введенском монастыре{291}.

Доставалось при Анне Иоанновне и представителям рядового шляхетства (они фигурировали в 520 из 646 дел в отношении «благородных») — в основном за «непристойные» бранные слова.

«В 737-м: отставного секунд майора Протасьева жена Анисья Матвеева кнутом, в Сибирь; ссылной в Сибирь бывшей аудитор Афонасей Кастамаров кнутом с вырезанием ноздрей, в Оренбург; бывшей инзарской воевода Пётр Арбенев плетми, в Оренбург; бывшей советник Тимофей Тарбеев плетми, в Камчатку» — так выглядят списки осуждённых «клиентов» Тайной канцелярии в 1737 году. Другим повезло больше — они отправились в ссылку «без наказания»: «бывшей советник Иван Анненков в Сибирь к делам; асессор Костянтин Скороходов в Азов к делам же; бывшего советника Тарбеева дети: Пётр в Сибирь в тамошние полки капитаном, Иван в Оренбурх порутчиком». В оренбургские степи, в Сибирь или на Камчатку отправились «пошехонский дворянин» Василий Толоухин, отставные прапорщики Пётр Епифанов и Степан Бочкарёв, «недоросли» Иван Буровцев и Григорий Украинцев, драгун князь Сергей Ухтомский, отставной поручик Ларион Мозолевский, подпоручик Иван Новицкий, капитан Терентий Мазовский, майор Иван Бахметьев и многие другие российские дворяне{292}.

Некоторых подследственных ожидали жестокие пытки и казнь — к примеру, проворовавшегося иркутского вице-губернатора Алексея Жолобова или Егора Столетова, на свою беду в подробностях рассказывавшего, как сестра царицы Екатерина Иоанновна сожительствовала с его приятелем князем Михаилом Белосельским. Но в целом приговоры Тайной канцелярии особой жестокостью не отличались: в 1732 году были казнены два человека — бывший чудовский архимандрит Евфимий и «каторжной невольник распоп» Савва Дугин.

Однако случались и более «урожайные» времена. Летом 1737 года в Петербурге пожар обратил в пепелище более тысячи домов, погибло несколько сотен человек; позднее в том же году горели дома на Адмиралтейском острове от Невского проспекта до Крюкова канала. На одном чердаке был найден горшок с зажигательной смесью. В результате прочёсывания всего города войсками были задержаны пришлые люди, которые на следствии сознались в поджогах. Последовал указ о «наижесточайшем наказании» виновных: 8 августа крестьянин Владимир Перфильев был «кажнён смертью, созжён»; солдатская жена Степанида Козмина «кажнена смертью, отсечена голова»; гулящий человек Пётр Петров «кажнён смертью, созжён». Спустя несколько дней «кажнён смертью, повешен за шею» огородник Антип Афонасьев; бурлаки Егор Герасимов, Фёдор Гусев повешены за рёбра; Александр Козмин, колодник Иван Арбацкой колесованы и обезглавлены; Андрей Парыгин «повешен за шею», Карп Наумов колесован и обезглавлен. В ноябре Дмитрий Михайлов и Арина Никитина «кажнены смертью, залиты горла оловом», а Егору Климову отрубили голову{293}.