СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент Страница 52

Нетерпеливый Пэттон хотел пересечь линию разделения армий и завершить окружение. Он позвонил Брэдли и умолял его: "Разрешите мне наступать на Фалез, и мы сбросим британцев в море, устроим им новый Дюнкерк". Брэдли отказал. Он не верил в то, что у Пэттона достаточно сил, чтобы удержать перемычку, когда немцы начнут пробиваться из окружения. Кроме того, он считал, что канадцы сами смогут завершить окружение*63.

К 14 августа союзники были близки к тому, чтобы перекрыть горло мешка. Эйзенхауэр, как отмечал Батчер, "сиял, как именинник". Он призывал к всеобщему наращиванию усилий. 14 августа он издал приказ, обращенный ко всем войскам (в течение войны он издал всего десять таких приказов), ко всем солдатам, матросам и летчикам. "Мы воспользуемся предоставившейся возможностью, только если будем действовать быстро и решительно", — заявил Эйзенхауэр. Если каждый выполнит свой долг, "мы можем сделать текущую неделю исторической — прекрасной и плодоносной для нас и пагубной для нацистских тиранов"*64. Этот приказ распространялся Би-Би-Си и радиосетью союзников, а также раздавался в ротапринтном виде в частях.

В ВШСЭС и в стане союзников царило невероятное оживление. Это чувствовали Черчилль, Рузвельт, Маршалл и Брук. В Нью-Йорке на фондовой бирже в ожидании мира упали акции многих компаний. 15 августа на пресс-конференции корреспонденты, настроенные крайне пессимистично во время патовой ситуации в Нормандии, спрашивали у Эйзенхауэра, сколько недель осталось до конца войны. В последующие дни он часто слышал этот вопрос. Люди вспоминали ноябрь 1918 года, когда рассыпалась германская армия, и ожидали повторения тех событий в августе или сентябре 1944 года. Мысль эта находила все новых адептов и досаждала Эйзенхауэру до октября.

Ожидание развала Германии основывалось на неправильной интерпретации уроков ноября 1918 года, на неверной оценке ситуации в августе 1944 года и неумении понять немецкий характер. В 1918 году немцы были оттеснены за свой последний рубеж обороны, а в 1944 году у них еще оставался Западный вал. В 1918 году немцы проиграли техническую гонку (именно союзники тогда располагали танками), а в 1944 году нацисты могли вполне обоснованно попросить вермахт продержаться еще немного, поскольку секретное оружие Германии могло выиграть войну; многие из этих видов оружия, такие, как снаряды Фау-1 и Фау-2, реактивные самолеты и дизельные подлодки, были уже реальностью. В 1918 году на перемирие согласились полоумный нерешительный кайзер и сломленный Людендорф; Эйзенхауэр знал, что Гитлер сделан из более прочного материала.

И лучше всего Эйзенхауэр знал, что немцы не капитулируют, пока у них останутся хотя бы какие-то возможности сопротивления. Знал он это, во-первых, из-за собственных немецких корней. Он ожидал, что немцы будут биться до конца. Он знал, что они могут отойти за Западный вал и переключиться на собственные базы снабжения, а линии снабжения союзных экспедиционных сил удлинятся. Он также понимал, что из-за Транспортного плана, из-за того, что его полевые командиры в Нормандии очень часто вызывали на помощь тяжелые бомбардировщики, из-за того, что союзники много бомбили пусковые площади для Фау-1 и Фау-2, сама Германия оставалась относительно нетронутой. Он знал, что немцы в 1944 году производили больше танков, артиллерийских орудий и других вооружений, чем в любой другой год; он знал, что по этим причинам союзным экспедиционным силам предстоят тяжелейшие бои.

Эта тема постоянно встречается в письмах жене. 11 августа он писал: "Пусть тебя не обманывает информация в газетах. Каждая победа... сладка — но война закончится только после полного уничтожения вражеских сил". В сентябре, когда ожидание немецкого коллапса стало еще сильнее, он писал: "Интересно, насколько люди дома легкомысленны по отношению к окончанию нашей работы здесь. Нам предстоят еще немалые страдания. Боже, как я ненавижу немцев!"*65.

Так что, когда репортеры спросили его 15 августа, сколько недель осталось до победы, он рассвирепел. Батчер записал: "Айк свирепо расправлялся с теми, кто измерял время до конца войны «неделями»". Он называл их "сумасшедшими". Эйзенхауэр напомнил корреспондентам: Гитлер знает, что его повесят после войны, поэтому он ничего не теряет, продолжая ее. В 1918 году кайзер имел основания надеяться на приемлемый мир на основе четырнадцати пунктов Вильсона; в 1944 году Гитлер имел для размышлений только требование Рузвельта о безоговорочной капитуляции.

Эйзенхауэр сказал репортерам, что, по его мнению, Гитлер в конце концов повесится, но прежде он будет "сражаться до горького конца" и большая часть его войск будет сражаться вместе с ним*66. Это было проникновение в разум врага, высшая форма военного искусства — Эйзенхауэр оказался совершенно прав.

Насколько прав был Эйзенхауэр, немцы продемонстрировали в фалезском кармане. Они отвергли самый легкий выход — сдаться — и бились за то, чтобы вырваться из окружения. Вопреки призыву Эйзенхауэра в его знаменитом приказе, именно немцы, а не союзники действовали в Фалезе быстро и решительно. Неукоснительность, с какой полевые командиры союзников придерживались разграничительных линий в Аржантане и Фалезе, разумеется, помогла немцам, но главными факторами были все-таки немецкая решимость и умение сражаться. Кольцо окружения сомкнули только 19 августа; около сорока тысяч солдат и офицеров вермахта сумели выскользнуть из мешка.

Эйзенхауэр был разочарован, но не удручен. "Из-за чрезвычайных оборонительных мер противника, — объяснял он Маршаллу, — число пленных может оказаться не таким большим, как мы предполагали"*67. Фалез оставил горький осадок и привел к перебранке между британцами и американцами о том, по чьей вине ускользнуло около сорока тысяч немцев.

И все же разочарование не должно было затемнить того факта, что Фалез был победой. Удалось пленить около пятидесяти тысяч немцев, еще десять тысяч были убиты. А убежавшие оставили на поле боя всю технику. Позднее, в августе, Эйзенхауэр совершил поездку на поля сражений в сопровождении Кей, Джимми Голта и представителей прессы. Голт писал: "Мы совершенно определенно не были разочарованы в результатах, поскольку перед нами лежали массы разбитых танков, орудий, машин и всех других видов вооружений, а также много мертвых немцев и лошадей. Запах стоял невыносимый"*68.

Эйзенхауэр сказал, что эту сцену "мог описать только Данте. Можно было пройти в буквальном смысле сотни ярдов, ступая только по мертвой и разлагающейся плоти"*69. Фалез на самом деле закончил битву за Францию. Немцы, оставшиеся в живых, беспорядочно отступали к границе. Они не могли задержаться на Сене и ни на каком другом рубеже во Франции; их спасение лежало за Западным валом. Но Эйзенхауэр знал, хотя все вокруг него время от времени забывали об этом, что победа во Франции еще не означает конца войны и, как он написал Мейми в начале августа, "в войне ничто не может заменить победы"*70.