Моя история - Джоан Лесли Мэлоун Страница 5

Это не значит, что они не делали все возможное, чтобы свести концы с концами, накормить нас и обеспечить крышу над головой. Каким-то образом они экономили, скопили и сбалансировали все. Папа придерживался принципа «живешь один раз», не верил в необходимость сдаваться перед трудностями; он предпочитал тратить с умом свои кровно заработанные деньги. Очередная зарплата — с работы или из покера — была уже не за горами. В этом смысле он был настоящим азартным игроком, не боявшимся рисковать, сосредоточенным только на том, что он мог получить, а не на том, что мог потерять.

Фактически, он подходил ко многим вещам в жизни, как к игре в покер: удача и фортуна могли измениться в любой момент. В каждой колоде карт есть четыре короля и четыре туза, которые ждут своего часа, говорил он, но удача сама находит людей, мы не создаем ее сами. Поэтому он был суеверен до такой степени, что если видел одну сороку (предвещающую горе), ему нужно было увидеть вторую (предвещающую радость), иначе он не играл в покер в тот вечер. Еще одним дурным предзнаменованием было, если он видел на улице трех монахинь — по его мнению, это был ужасный знак. И наоборот, когда он видел три семерки на номерном знаке автомобиля, это было знаком, что ему обязательно нужно «вступить в игру» в карты.

Вскоре у него появилось немного больше денег, когда он устроился на новую работу в небольшую архитектурную фирму в Лондоне. Я не знаю, чем именно он там занимался, но он начал ездить на поезде до Чаринг-Кросс, и я слышал, как он рассказывал маме, что у него в офисе есть собственный чертежный стол. Мама не вернулась на работу в газовую компанию, решив посвятить себя мне в течение первых четырех лет моей жизни, хотя она устроилась на неполный рабочий день билетершей в местном кинотеатре, работая по выходным и иногда по вечерам в будни, когда в кино не было « ». В такие дни моей главной няней была Дженетт, дочь замечательной тети Морин, одной из ближайших подруг мамы, которая жила по соседству. Я вырос, называя всех друзей мамы «тетей» — так делали большинство детей в нашем районе в то время. Соседкой была тетя Шейла, через дорогу жила тетя Мэй, в конце улицы — тетя Берил, а напротив тети Морин жила тетя Шани, которая готовила лучшее карри. (Я не помню, чтобы друзья папы когда-либо приходили к нам домой, поэтому я нигде не упоминаю «дядюшек»). Из всех Морин с ее большим светлым пучком, ярко-розовой помадой и простым характером была опорой в нашей жизни. Всякий раз, когда возникала кризисная ситуация, ссора между родителями или в последнюю минуту нужно было найти кого-то, кто бы присмотрел за мной, она всегда была рядом.

Мне нравилось ходить к ней домой, потому что мы часто пекли, а в доме всегда было чисто, аккуратно и уютно — вечно пахло чистящим средством Jif. Сомневаюсь, что на ковре был хоть пылинки, не говоря уже о каминной полке.

Я особенно хорошо помню этот ковер, потому что однажды я практически поцеловала его.

«Хорошо, Джо», — сказала она тихим голосом, как взрослые, когда собираются сказать ребенку что-то морально сомнительное, — «если кто-нибудь постучит в дверь, мы падаем на пол, хорошо?»

Я кивнула. Это звучало как взрослая версия детской игры «Кольцо, кольцо, розы».

«Ни слова не говори. Никому не говори, что мы здесь», — добавила она, кивая в знак одобрения своего совета. «Не бойся. Все будет хорошо. Понятно?»

«Думаю, да», — ответил я. «Но почему, тетя Морин?»

«Тссс... помни, стук в дверь, звонок в дверь — мы падаем на пол».

Она, должно быть, ждала гостей, потому что в течение часа, пока я помогала ей полировать телефонный столик и нижнюю часть перил в прихожей, раздался звонок, и мы обе упали на руки и колени за входной дверью. Морин тоже стояла на четвереньках, лицом ко мне, почти не шевелясь. «Ring a Ring o’ Roses» превратилось в игру «музыкальные статуи». Даже занавески в гостиной не смели шевельнуться. Я почувствовала, что что-то не так, когда посетитель еще раз позвонил в дверь, а затем начал стучать. Я не спускала глаз с Морин. «Не шевелись», — прошептала она, как будто знала, чем все закончится. Через несколько секунд мы услышали удаляющиеся шаги. Она прислушалась к тишине, гадая, можно ли уже вставать.

В этой напряженной тишине — я смотрела на нее, она смотрела на меня — мы услышали, как открылась задняя дверь. Мы одновременно повернули головы в сторону кухни и увидели, что в дальнем конце гостиной стоит человек из муниципального управления, который смотрит на нас, стоящих на четвереньках.

Не теряя ни секунды, Морин посмотрела на меня, как будто мы делали самое естественное в мире. «Джо, ты видишь пуговицу на рубашке?»

Очевидно, она уже попадала в такую ситуацию.

Я покачал головой. Она покачала головой, притворяясь озадаченной, затем вскочила, отряхнулась и вошла в кухню, закрыв за собой дверь. Я не слышал большую часть серьезного разговора, который последовал за этим, но именно в тот день я понял, что кто-то из муниципалитета пришел за арендой. И не все в нашем районе были к этому готовы.

Моя сестра Трейси родилась 3 июня 1968 года, и мы стали семьей из четырех человек. Я помню ее скорый приход по запаху травы: я был один в саду перед домом, бегал с пустой баночкой из-под варенья, собирая гусениц и бабочек. Я мог легко убить час или два, играя с природой в «поймай и отпусти», хотя в этот день я, вероятно, отвлекался от того, что мама плохо себя чувствовала. Когда я проснулся утром, папа объяснил, что ее госпитализировали. Он сказал, что она «больна». Позже я узнала, что она страдала гиперемезией беременных — состоянием, вызывающим сильную тошноту и рвоту во время беременности, которое я унаследовала. В тот день я лежала на животе, подбородком на траве, заглядывая в банку из-под варенья, гадая, как же гусеницы превращаются в порхающих бабочек, когда резкий звонок телефона нарушил мое спокойствие. Папа позвал меня. «Это мама!»

Она лежала в постели в палате и звонила с одного из тех переносных таксофонов. Мама