Якоб Бёме - Герхард Вер Страница 5

Между тем я все мои писания и речи с их величием и познанием божественных вещей отложил на многие годы согласно обещанию и надеялся, что этой хуле когда-нибудь настанет конец, чего, однако, не произошло, но. напротив, все стало еще хуже. Но и этого господину пастору было недостаточно, он разослал мою книгу и мои ответы на допросе в дальние места, города и деревни, причем совершенно вопреки моей воле и без предупреждения, между тем многое там было прибавлено и многое увидено совсем другими глазами, чем тогда, когда он расспрашивал меня»[15].

К внешним напастям добавились и внутренние. Его книга уже не возвратилась к нему. Вплоть до 1641 года она сохраняется властями. И пройдут еще годы, пока автор получит оттиски с нее. Друзья и неизвестные читатели его книги увещевают его, несмотря на запрет, «явить свой талант». Они и не подозревают, каково было ее автору: «…в течение значительного времени благодатный свет не являлся, во мне словно тлел сокрытый огонь, и не было ничего, кроме страха; снаружи — издевательства, изнутри же — огненные порывы»[16].В течение нескольких лет он был не в состоянии творчески оформить и сообщить то, что его переполняло и двигало им. Он терпеливо сгибается под крестом, но испытывает себя, должен ли он замолчать навсегда. Каково ему было в это время, можно понять по одному письму 1620 года: «Хотя после преследования я и принял решение не делать ничего впредь, но послушно соблюдать тишину Божью, а чертей оставить вместе с их издевками, все же порой я восставал против него, и то, что я тогда выстрадал, едва ли можно высказать… Мой внешний человек не хотел отныне писать»[17]. Можно предположить, что преодоление этого кризиса было только затруднено его лютеранским согласием на безусловное послушание Богом установленным властям. Сверх того его мучили сомнения самоучки и человека социального низа: »Когда же автор — человек неученый и мало понимающий, к тому же почти детски-беспомощный в тайнах сравнительно с людьми опытными и учеными…»[18]

Старая ратуша со стороны Нижнего рынка

И все же он прорвался. «Со мной случилось то, что бывает с зерном, которое посажено в землю и прорастает в любую бурю и непогоду, вопреки всякому разумению… И мой внутренний человек был вооружен и даже получил ценного вождя, ему я отдал все мое разумение и при этом ничего не придумал и не оставил разуму из того, что хотел писать, за исключением того, что показывал мне дух словно бы в большой глубине тайны в несчетном множестве, но без моего достаточного разумения».

Так обозначился новый рубеж. Разум, который у Бёме выполняет функцию внешнего человека, полностью подчиняется духовному руководству. Выражаясь в терминологии К. Г. Юнга, можно сказать: Бёме вступает в «самоосуществление бессознательного. Все, что лежит в бессознательном, должно стать событием, в равной мере и индивидуальность хочет развиться из своих неосознанных условий и пережить самое себя как целостность»[19].Конечно, Бёме понимает это шире, чем миф своей жизни, для него проблема не ограничивается только тем, чтобы явить вовне то, что отражается в зеркале его души. Он в состоянии различать видения души и ту реальность духовного мира, которая лежит в их основе. И эта уверенность мотивирует мощное пророческое сознание внешне невзрачного человека, и из этой уверенности он черпает силы в течение нескольких лет, создавая свой многотомный труд.

Скромные обстоятельства, в которых он жил, не забывал он никогда. Бёме все время возвращается к этой теме, например в письме от 10 декабря 1622 года неустановленному лицу: «Хотя я недалек в высоких искусствах и в учениях неопытен, я никогда не упражнялся в высоком мастерстве и в том, чтобы удержать своим разумением большие тайны. Мои видимые упражнения — это ремесло, которым я в течение длительного времени честно кормился. Но внутреннее упражнение — настоятельная потребность проникнуть в побуждение моего природного человека…» В заключение этого письма Бёме добавляет: «Поэтому я оставляю в себе мое ремесло и служу Богу и ближним в этом призвании, но принимаю плату свою на небе, хотя Вавилон и Антихрист не простят мне этого»[20].

Если мы вспомним, что литературное наследие Бёме, не считая «Утренней зари» в издании 1730 года, составляет восемь увесистых томов, написанных в течение последних шести лет его жизни, возникает вопрос: чем жил Бёме и как он кормил свою семью? Обычные гонорары за книгу в данном случае невозможны, поскольку книги Бёме — за исключением нескольких — распространялись в списках. Автор был вынужден искать поддержки от заказчиков списков своих рукописей.

Бёме не желал иметь больше того, в чем реально нуждался. Как все это происходило, можно понять по некоторым письмам, например Карлу фон Эндеру: «Моя жена просит, как только юнкер продаст что-нибудь из сыров, послать ей примерно сто восемьдесят или сколько придется — чтобы не тратить денег. И мне было бы хорошо, если бы юнкер послал мешок репы, чтобы не тратить денег… Раньше я обходился одним мешком репы у юнкера, которую Бог так благословил, что одну я оставил для него самого, уж очень мне она показалась хорошей». В какой ситуации оказался Бёме на четвертый год Тридцатилетней войны, можно понять из продолжения этого письма: «И если юнкер готов оказать мне эту услугу, то пусть пожалует один мешок, чтобы мне не тратить денег, тогда я смогу возделывать свое дарование, так как время бедных весьма скудно, и я теперь почти все свое время посвящаю службе моим братьям, которым я с сердечной охотой даю то, что растет в моем садике, и теперь ищу свои перлы в большом усердии, чтобы служить моим братьям»[21].

Юнкер, известный как адресат «Утренней зари», видимо, понял скромные просьбы Бёме. Подобное же письмо Бёме пишет Августину Кёппе, управляющему княжеского поместья Лисса (севернее Гёрлица): Христос сам — это и есть его собственная плата, а потому он «не ожидает никакой платы от времени сего за свой труд в винограднике Господнем… Но поскольку Вы охотно хотите помочь мне из христианской любви утолить мои телесные нужды и этим послужить моему таланту, то я понимаю это как Божественную помощь и благодарю Вас и остаюсь в почитании Вашего верного сердца»[22].

Битва. Гравюра на меди из книги» Европейский театр». Конец XVII века