Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно Страница 5

Не мне судить, справедливы ли были намерения моего деда. Я нахожу, однако, почти самовольство в этой мысли: разрушить связь, соединяющую семейство с обществом. Скажу более: не значит ли это также идти против воли Бога? Вопрос неизмеримый! Власть родительская, которую я почитаю безграничною, встречает здесь границы. Но дед мой много терпел от несправедливости к себе и к своему семейству; умолкнем: кто может сказать все, что чувствовал он, решившись предать забвению имя знаменитое и прославленное? Не будем осуждать.

Узнав об опасном состоянии своего отца, мой дядя Димитрий тотчас оставил училище Propaganda Fide, где он воспитывался, и поспешил приехать на Корсику. Но, выйдя на берег, он узнал, что дед мой умер два дня назад и теперь он остается единственным кормильцем для матери и сестры.

Потеря отца была не единственная скорбь, ожидавшая его на отеческом берегу. Достоинство первоначальника, которое Генуя всегда сохраняла за его семьей, было уничтожено, а принадлежавшие семье земли присоединены к коронным землям Франции. Димитрий был горестно оскорблен этой несправедливостью: нельзя назвать такого поступка иначе, если вспомним потери и добровольные пожертвования греков для Франции. Юноша был поражен этим поступком в самое сердце. Ему было только шестнадцать лет, и он еще не знал, что несправедливость есть история человечества. Возмужав, он приехал во Францию и принес к подножию престола свою жалобу. Она была выслушана благосклонно, и правительство вознаградило его за отнятые земли. На другие требования ему отвечали, что достоинство, которым были облечены его предки, несообразно с обычаями французской монархии, но что он может пользоваться всеми преимуществами, принадлежащими потомственному дворянству, если представит доказательства. Они тотчас были представлены, и вот какое последовало решение: «Нельзя сомневаться, что господин Комнен происходит по прямой линии мужского колена от Давида II, последнего царя Трапезундского, убитого по приказанию Мухаммеда II, и что, следовательно, он вправе пользоваться всеми преимуществами, принадлежащими его происхождению». Прямое наследование от Давида до Димитрия Комнена было признано и утверждено дипломом Людовика XVI, подписанным 15 апреля 1782 года, внесено в реестр парламента 1 сентября 1783 года, а в Счетную камеру — 28 мая 1784-го и напечатано в том же году в начале «Краткой истории императорского дома Комненов».

Теперь я расскажу, в каких отношениях семейство Бонапарт состояло с моим семейством, как соединяла их дружба, а также какие между ними существуют родственные связи, ибо для многих будет любопытно узнать, что происхождение Бонапарта, по всей вероятности, — греческое. Предмет весьма любопытный. Не важны ученые изыскания о людях, игравших в истории обыкновенную роль, но чрезвычайно любопытно следовать по всем отраслям генеалогии за человеком, наполнившим целый свет именем своим, особенно когда этот человек — Наполеон.

Константин Комнен прибыл на Корсику в 1676 году. С ним приехали несколько сыновей, из которых один назывался Каломерос. Этого сына он отправил во Флоренцию, к герцогу Тосканскому, для исполнения одного важного дела. Константин умер прежде его возвращения, и герцог оставил юного грека при себе. Отказавшись от Корсики, Каломерос поселился в Тоскане. Каломерос в буквальном переводе значит bella parte или buona parte. Следственно, имя этого Каломероса было итальянизировано. (Так слово Medic — имя семьи, имевшей большое влияние в Мании и существующей доныне там и на Корсике, было переделано итальянцами в Medici.) Какой-то из этих Каломеросов приехал обратно из Тосканы и поселился на Корсике, где потомки его не прекращались и составили род Буонапарте.

Остается узнать, было ли прямая связь между Каломеросом, отъехавшим в Италию, и Каломеросом, возвратившимся оттуда? По крайней мере, достоверно то, что один Каломерос поехал, а другой возвратился. Достойно замечания, что Комнены, говоря о Бонапартах, всегда употребляют греческое имя Calomeros, Calomeri или Calomeriani, смотря по тому, об одном или о многих говорится. Оба семейства были соединены тесной дружбой.

А пока пойдем за моей матерью и семейством Бонапарта на Корсику и посмотрим на время раннего детства Наполеона.

Я уже сказала, что когда греки были принуждены покинуть Паомию и бежать от преследований восставших корсиканцев, они временно селились в городах, оставшихся верными Генуэзской республике. Но впоследствии, когда в вознаграждение за огромные потери и для нового поселения отдали грекам Каржес, некоторые семейства оставили при себе дома в Аяччо. К числу таковых принадлежало и семейство их руководителя, и мать моя проводила время попеременно в Каржесе и в Аяччо; тогда-то началась нежная дружба ее с синьорой Летицией Рамолино, матерью Наполеона. Обе они были почти одних лет и небывалой привлекательности. Но красота их была столь различна, что между ними не могло возникнуть ревности. Летиция Бонапарт была прелестна, мила, очаровательна; однако без всякого тщеславия дочери могу сказать здесь, что никогда не встречала я в свете женщины столь прекрасной, столь красивой, какой помню еще мать мою. В четырнадцать лет она была самая очаровательная и самая остроумная девушка во всей колонии; а без Летиции Рамолино следовало бы сказать: на всем острове[3].

Летиция Рамолино и в самом деле казалась прелестной; знавшие ее в пожилых летах находили в ее лице суровость, но это мнение несправедливо: обыкновенно немного строгое выражение лица происходило у нее, напротив, от робости. Это была потрясающая женщина во всех состояниях: и в несчастье, и в счастье. Сын отдал ей справедливость, но несколько поздно.

Глава II. Наполеон в детстве

Известно, что, еще не вступая в переговоры с Генуэзской республикой, Франция дала ей войска для усмирения островитян. Из числа французов, состоявших в армии по части административной, отличился там некий двадцатилетний молодой человек. Он был приятен в обращении, фехтовал как Сен-Жорж[4], пленительно играл на скрипке, имел все приемы человека знатного и был в то же время простолюдин. Но он сказал себе: «Я выйду в люди и буду богат!», сказал, одушевляясь волей, какою одарены люди, которым не может противиться ничто, ибо их воля противится всему. Он уже мог разделить с будущей женой своей порядочное состояние и не устрашился избрать жемчужину всей страны: он потребовал руку матери моей и получил ее. Этот человек был мой отец, господин Пермон.

Родители мои оставили Корсику и приехали во Францию, куда призывали моего отца дела. Через несколько лет ему предложили значительное место в армии, находившейся в Америке, и он отправился туда, взяв с собой моего брата, которому было только восемь лет[5]. Маменька возвратилась на Корсику,