Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев Страница 5

Я глянул на запад не потому, что поверил Липаеву, а просто так. На Кольском нахожусь второй месяц, а солнца путем не видел.

Наскочил ветер. Сухой мелкий снег, словно бисер, посыпался на лыжню. Поземка, волна за волной, поползла по пасту, и перед нами стала вырастать белая мгла — хоть глаз выколи. Но Липаев не сбился с пути, и мы точно вышли к назначенному пункту. Здесь мы встретились с группой младшего лейтенанта Иванова.

— Будем продолжать движение на левый фланг, — объявил командир группы. — Разведчиков наших прижал противник. Смотреть в оба, возможно, нас ждут «кукушки».

Над лесом взметнулась ракета. Она расколола черный небосвод и, оставляя за собой кровавую полосу, погасла. Группа залегла.

Меня и еще двух товарищей из числа опытных пограничников назначили в дозор. Первое боевое задание. Густым чапыжником мы ушли от своих метров на двести. И тут мне захотелось показать себя смелым и решительным. Захотелось, а боевого опыта еще не было. Несусь в ту сторону, откуда взметнулась ракета. Эх, молодость, молодость, как много в тебе задора и энергии и как до обидного недостает опыта, умудренности. Один необдуманный шаг. И вот расплата…

Впереди, как мне казалось, блеснула молния. Меня качнуло, в ушах словно звон колокола. Справа что-то затрещало. Я упал, прижал к плечу винтовку. На глаза наплывало что-то теплое, а винтовка качалась и вздрагивала в руках. Помню, что стрелял в сторону противника. Стрелял и отползал влево, потом вправо, опять влево…

Красные, зеленые, оранжевые круги вертелись, плясали перед глазами. В горле першило. Полушубок казался тяжелым и тесным. Жадно, горсть за горстью, глотал сухой снег. Трудно было понять, где наши, где противник. Присел под кустом. В мозгу проскользнула тревога: «В пургу ночью можно заблудиться». Только бы не уснуть… И тут перед взором моим вместо леса распростерлась черная шаль вспаханного поля. А в ушах моих настойчиво и ласково зазвучал голос отца: «Вставай, сынок, вставай! На пашню идем… Вставай!» И вот уже сивый конь спокойно тащит плуг, который я напряженно держу цепкими руками. Меня наставляет отец: «Плуг свободней держи да поглубже, сынок, бери. Там земля сочнее». Полуденное солнце жарко палит. Но вот его закрывает совсем маленькая тучка, и крупные капли дождя хлещут меня по щекам…

Очнулся. Вытер лицо ладонью. На пальцах кровь — ранен в голову.

В госпитале врачи подтвердили мою догадку — был ранен в голову осколком гранаты. Вот куда унесла меня неосмотрительность — под бросок гранаты. И как тут не сказать: дурная голова ногам покоя не дает. На этот раз самой голове досталось больше, ноги и руки уцелели. Такой урок, как говорится, разуму впрок.

Вернулся в строй после перемирия. На советско-финляндской границе стало тихо.

Меня назначили в хозяйственный взвод, где отслужил восемь месяцев с предельно сокращенным лимитом времени на отдых: почти круглые сутки на побегушках, даже после отбоя поднимали то по распоряжению начпрода — на кухне не хватало дров, то по приказанию оперативного дежурного — помещение не прибрано, а завтра ожидается высокое начальство… Да мало ли предвиденных и непредвиденных срочных дел, которые должны выполнять бойцы хозяйственного взвода. Получалось чуть ли не круглосуточное дежурство по четным и нечетным числам. Стал привыкать к такому порядку службы. Не зря же говорят: привычка — вторая натура.

Усталому полено под головой мягче подушки. Помню, приткнулся я как-то к косяку дверей каптерки и вздремнул. Угол косяка не дает свалиться голове ни вправо, ни влево, а если кто дернет дверь, то не застанет меня дремлющим, я уже на ногах — не придерешься. И что бы вы думали, привиделся сон, будто уговаривают меня пограничники с передовой заставы: «Бросай, Федор, свой хозвзвод и просись к нам. Здесь нужен твой размах рук, ведь ты теперь уже обстрелянный…» А наяву и хитрость моя подвела.

— Не спишь, Васильев? — строго спросил комвзвода, тряхнув меня за плечо. — Собирайся. Приказ — откомандировать тебя в распоряжение лейтенанта Козюберды. В разведку отзывают. Говорят, сегодня же начальника погранвойск округа пойдете сопровождать вдоль границы. Липаев за тобой прибыл. Счастливо, Васильев! Жаль, ты заголовок к стенгазете не успел закончить…

После шести суток путешествия с генералом Синиловым вдоль границы меня оставили на той заставе, где довелось участвовать в первом бою.

Первым кинулся ко мне Терьяков Петр, с которым я ходил в боевой дозор и нарвался на засаду противника.

— Васильев! Каким ветром?.. Глазам не верю! — выкрикивал он.

Мы обнялись.

— Шлем-то твой на другой день нашел. Дырочка в нем и кровь. С собой ношу. Думал, спишут тебя…

— За одного битого двух небитых дают, — вырвалось у меня немножко бахвально.

— То были цветочки, — ответил мне на это Терьяков, — чую, крутая пора наступает, беззаботным сейчас тут делать нечего.

Опытный пограничник, чутьем угадывая, подобно птице, приближение бури, готовил себя к суровым испытаниям. И мне передалось его настроение. Теперь уже не было времени думать о сроках службы. На первый план выдвинулась забота о самом главном. Прошло еще немного времени, наступил июнь сорок первого, и эта самая главная забота обрела совершенно конкретный смысл: я в своем окопе на приграничной высоте, прижался к брустверу и вглядываюсь в грозную тишину, левая рука держит шейку приклада винтовки, указательный палец на спусковом крючке…

Линия прицела

Неожиданно невдалеке от меня, в секторе моего обстрела, метнулось что-то огромное в коричневой окраске. Метнулось и замерло в кустах. Неужели это враги успели тихо и незаметно перешагнуть нашу границу?.. Плотнее прижимаюсь к брустверу. Вглядываюсь и вдруг сквозь прорезь прицела вижу голову лосихи — лесной коровы. Откуда она сюда пришла? Или мне мерещится? Нет, это явь: высокие острые уши, длинная морда, широкие ноздри и огромные добрые глаза, как две крупные сливы, доспевающие на подоконнике. Лосиха смотрит в мою сторону настороженно. Возле нее, под брюхом, два живых рыжих пятна — лосята. Они, как видно, торопливо ищут вымя или уже жадно схватили соски. Я отложил винтовку. Мне даже показалось, что вдыхаю запах густого теплого молока и будто вижу шершавые языки лосят.

Лесная корова, очевидно, только что разрешилась — тощая, бока впалые, да и лосята-то еле стоят. Двойню припожаловала, молодчина! Почуяв опасность, она, видать, поспешно покинула лежку и только