На земле мы только учимся жить. Непридуманные рассказы. - Протоиерей Валентин Бирюков Страница 5

Вот такой был магазин — всем на удивление. Великий пример порядочности. Какие были люди, а? Действительно, какие-то особенные. Труженики. Честные. И их называли: враги советской власти!

НАКАЗАНИЕ БОЖИЕ

В Макарьевке я учился в той школе, которую построил своими руками мой отец. Когда я заканчивал третий класс, мы с ребятами разговорились о Пасхе, о Боге. Учительница услышала — и ну «прорабатывать» нас на следующем уроке:

— Ребята, я слышала, вы разговор вели о Боге. Так вот — никакого Бога нет, никакой Пасхи нет! — и для крепчайшего удостоверения своих слов кулаком по столу стукнула изо всех сил — как могла. Все мы пригнули головы.

Прозвенел звонок на следующий урок — идет наша учительница. Но от двери до учительского стола она не дошла — ее начало сводить судорогой. Я никогда не видел, чтобы таким образом могло корежить человека: извивалась так, что суставы трещали, кричала что есть сил. Трое учителей унесли ее на руках, чтобы увезти в больницу.

Дома я рассказал мамочке о том, что случилось. Помолчала она, потом сказала тихо:

— Видишь, Господь наказал ее на ваших глазах за богохульство.

СНОВА В КОЛХОЗ?

Несмотря на всякие искушения, с Божией помощью постепенно налаживалась жизнь в Макарьевке. Свободно себя всем обеспечивали, все оборудовали для жизни.

На четвертый год органы начали говорить о колхозе — показалось им, видно, что мы слишком хорошо живем. Стали напирать на жителей: дескать, хватило вам трех лет на обустройство, вон — у вас уже и дома есть, и куры, и поросята, и даже коровки у некоторых.

У нас была одна лошадь с жеребенком. Как-то, когда отец был на работе, пришли трое мужчин, никого не спросясь, надели на нашу лошадь узду и уже хомут стали налаживать. Мать увидела, ахнула:

— Иван Васильич! Что это значит? Вы куда хотите лошадь увести?

— В колхоз, Романовна, в колхоз. — Как — в колхоз?

— Да вот решили в колхоз вашу лошадку взять.

Ну, она подумала сначала — временно, поработать. А они забирали ее насовсем.

— А вы-то сами в колхоз будете входить? — приступили к матери.

— Не знаю, — говорит она, — отец наш уже работает — в сельпо.

— Нет, это не то! — отвечают. — Все равно вам в колхоз надо!

Как упала мать на кровать — и в рев! Я из школы пришел, а она рыдает-заливается:

— Опять отобрали! И здесь все отобрали! О, Господи Боже мой!

А куда денешься? Отец для нас дом большой построил — восемь на девять метров. Так в нашем доме контору колхозную организовали. И колхоз назвали — словно в насмешку — «За освоение Севера».

«ГДЕ ВАШ ОТЕЦ?!»

Наступил тридцать седьмой год. 3 марта. Три часа ночи. Вдруг в ночи — стук. А папки в это время дома не было — он пошел в тайгу пушнину добывать вместе с шестью охотниками. Там, в тайге, и ночевал…

Стук все сильнее. Мать встревожилась:

— Кто там?

— Теть Кать. Это я, Николай Мазинский. Староста.

Она открывает дверь — а сзади старосты комендант маячит. Кравченко. Высоченного роста, вот такие руки, вот такие плечи! Заходит молча и все кругом осматривает. Мы проснулись, а он как рявкнет громким голосом:

— А где хозяин? Где ваш отец?!

— Он в тайге, — говорит мамка.

— Что значит — в тайге? Сбежал, что ли?! — еще громче крикнул комендант.

— Да нет. Он в тайгу на охоту ходит, и сейчас пошел за пушниной с охотниками.

А на стенке у нас пушнина висит. Николай Мазинский показывает на нее коменданту:

— Вот посмотрите, пушнины сколько!

— О-о-о, действительно, охотник! Молодец! Молодец! Ну ладно, счастливый он, пусть ловит лисиц. Пушнина государству нужна. Счастливый. Закрывайся, хозяйка…

Мы на кровати лежим — ни живы ни мертвы.

— А там кто?

— Там дети.

Подошел. Поднял одеяло:

— Да, в самом деле — дети.

— Закрывайся, хозяйка! Счастливый твой мужик — скажи ему!

Три раза повторил, что отец у нас счастливый, и ушел. Мамка только закрыла дверь на крючок, слышит — на улице рёв. Да так много голосов плачут! Дети кричат, женщины голосят. Даже сквозь зимние рамы слышно. Мать шубенку на голову накинула — на улицу выбежала. Возвращается сама не своя:

— Ох! У нас соседей забрали!

А утром узнали, что на нашей Барнаульской улице одиннадцать мужиков арестовали. Папка двенадцатым должен был быть. Чудом он избежал в ту ночь ареста. Потому что в тайгу ушел за зверем — план сдачи пушнины выполнять. Потому и повторил трижды комендант: «Счастливый твой хозяин!» Вот такое «счастье» было. Этого не опишешь словами. А мужиков соседских сослали — никто и не знает куда… Страшно это — люди работали не покладая рук. У всех, как и у моего отца, руки были огрубевшие от работы — топор, лопату из рук не выпускали. А дали разнарядку на арест — и трудяг-мужиков превратили во «врагов народа». Тем, кто этого не испытал, даже представить трудно, как в нашей России происходило это ужасное.

Забирали в тюрьмы, ссылали и тех, кто только заикнется о Боге. Врагами советской власти называли всех таких — и маленьких, и больших. Родителей расстреляли, а детей — в детдом в Колывани, устроенный в двухэтажном доме, отобранном у священника. А в