Холодный Яр - Юрий Юрьевич Городянин-Лисовский Страница 49

Не теряя ни минуты, занимаем местечко. Добежав до площади, отряды разбегаются каждый на свой участок. По мосту уже гремят телеги. Об успешной контратаке не может быть и речи, в Александровке не более сотни красных. Главное – не медлить. Если вдруг отряды Кваши и Жука не разобрали толком путь, то сюда могут нагрянуть большевики из Каменки или Знаменки.

Командую верховым скакать за мной на почту. В здании только два человека: дежурные телеграфистка и телефонистка. Они явно напуганы, но в то же время их одолевает любопытство. Спрашиваю, не оповещал ли кто ближайшие станции о нападении? Барышни уверяют, что Каменка молчит с одиннадцати, Знаменка – с полуночи. Связь только с Фундуклеевкой[275] и у них та же беда: ни оттуда, ни оттуда не отвечают. Выходит, обе наши группы выполнили свою задачу. «Товарищи» починят путь, но дело это долгое. Опасаясь партизан, наверняка будут ждать рассвета. Забираем оба аппарата и направляемся на площадь, доложить штабу. Атаман всё еще на сахарном заводе.

Довольно скоро на площади появляются подводы, груженые сахаром, солью, спичками и всяким полезным товаром из недр госбазы. Мужики шутят: добрая выдалась ярмарка. Отряды Василенко и Чорноты привозят два пулемета, винтовки и патроны, отобранные у милиции и караульной роты. Атаман приезжает на заводской бричке, с чемоданом, набитым советскими деньгами.

Потери противника невелики – красные бросали оружие и разбегались. Полтора часа и дело в шляпе.

Мы подожгли госбазу и выступили на юг. Оставив справа Ивангород, укрылись в Нерубае[276]. Кваша и Отаманенко уже стали там на привал. Вечером мы вернулись к железной дороге и пересекли её возле Сосновки. Отаманенко и его хлопцы присоединились к нашему обозу. Кваша переговорил с Деркачом и подался в родные леса. Его казаки должны были распускать везде слух, что налет на Александровку – дело рук какого-то блуждающего партизанского отряда, который ушел в Херсонскую губернию.

Перейдя спокойно железную дорогу, мы свернули у Цветной на полевые тропы, ведущие на север. В Любомирку тоже не заходили и рано утром достигли Матвеевки.

В Мельниках добычей завладел наш интендант, который упрятал её на складах. Советские деньги предназначались на нужды разведки и другие расходы за пределами Холодного Яра. Чтобы покрыть внутренние расходы, приходилось обменивать у надежных людей в Одессе рубли на гривны и карбованцы. Там курс наших денег упал совсем низко, а вот на Чигиринщине крестьяне наотрез отказывались брать советские – только украинские и николаевки[277].

Два-три дня спустя нас предупредили, что у Черкасс будто бы появились новые красноармейские части. По такому случаю триста партизан разбили лагерь в самом Холодном Яру. Там же был и штаб. Прочие занимались крестьянским трудом, не теряя боевой готовности.

В первых числах августа к нам приехал – кажется, от повстанкома[278] Правобережья – бывший государственный инспектор одной из украинских частей[279] Дегтярь-Хоменко. Удивился, что у нас повстанкома до сих пор нет[280]. В штабе долго, с перерывами, дискутировали и в итоге пришли к выводу, что «нельзя быть хуже других». По словам Дегтяря, повстанкому надлежало работать в контакте с центральным комитетом[281], вести пропаганду среди крестьян и организовать их политически.

Делегаты от сел, которые собрались на склоне Холодного Яра, выбрали членами нашего комитета Деркача, Ильченко, Отаманенко, Дегтяря, Микитенко и Терехова, когда-то служившего политическим референтом в одном из министерств УНР[282]. Многие выкрикивали имя Чорноты, но его это рассердило:

– Мое дело врага бить, а не в заседания играться. И вообще, на семь чертей нам это нужно? Для связи и штаб годится. Агитировать у нас некого – а туда, где «товарищи» заправляют, пан Дегтярь агитировать вряд ли поедет. Раньше у нас была одна голова и все ей подчинялись. Теперь штаб скажет «я старший», а повстанком «нет, я старший», и начнут воду в ступе толочь. Если вам загорелось выбрать повстанком, пускай атаман и будет председателем.

Такая отповедь не на шутку задела Дегтяря. Оседлав своего партийного конька, он атаковал Андрия пространной речью о том, что повстанческие комитеты – основа будущего народовластия в Украине, а над политической линией атаманов непременно следует установить контроль, поскольку они ответственны перед массами.

Когда члены комитета начали обсуждать кандидатуру председателя и остановились на Деркаче, социалист возразил снова: это мол недопустимо, так как военное руководство не может быть в тех же руках, что и политическое. По предложению атамана избрали самого Дегтяря.

По окончании съезда мы с кунаком разговаривали, улегшись на бурке. К нам подсел свежеиспеченный глава повстанкома.

– Вы, пан Чорнота, может, и лихой вояка, но политик из вас никудышный. Вы не знаете новой линии…

Андрий прервал его, хлопнув рукой по плечу.

– Послушай, браток, ты эти линии держи при себе. Коли очутился в Холодном Яру, то гляди в оба и на ус мотай, как надо вести дело. А начнешь тут заводить «внутреннюю политику», интриги да демагогию, так вот тебе святой крест – вздерну на первом же дубе. И не спрошу никого.

Обескураженный таким поворотом разговора, Дегтярь молча удалился.

На следующий день, 6 августа[283], был Спас. В этот праздник в Матронинский монастырь всегда сходилось много народу.

За пару дней до праздника в штабе придумали одновременно с фруктами и цветами, которые принесут богомольцы, освятить в монастыре оружие. Крестьянам эта идея была по душе, так что на Спаса, помимо женщин с коробами, туда явилось множество ополченцев с винтовками. Наш лагерь пришел на богослужение почти целиком, остались только кашевары у котлов и прислуга у станковых пулеметов.

Возле обоих храмов стоят те, кому не нашлось места внутри. Выставив на дорогах караулы, смешиваемся с толпой, здороваемся, обсуждаем новости. Приближается время крестного хода, и люди встают широким кругом у новой церкви. Трава пестрит корзинами и мисками с медом, фруктами, венками, букетами из колосьев и цветов. Во главе хода идет старенький монастырский священник, о котором я уже говорил – украинец не только по крови[284].

Когда он начинает святить, на землю, как по команде, кладут сотни винтовок, шашек, ручных пулеметов. Между яблоками и грушами темнеют лимонки. При виде оружия священник опускает седую бороду на грудь и погружается в раздумья, как будто спрашивая совета. Потом