Никита Хрущев - Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 1. Часть 2 Страница 46

Основные наши силы в 51-й армии механизированный корпус Вольского, пехотные дивизии Труфанова и кавалерийский корпус. Этого недостаточно, чтобы удержать противника в кольце после окружения, если тот навалится на нас для прорыва на юг. Но вполне достаточно, чтобы, прорвав оборону, решить основную задачу: выйти механизированным корпусом на Советский и там соединиться с войсками Ватутина - войсками Юго-Западного фронта, которые должны были спуститься на юг по правому берегу Дона. Все было четко рассчитано. Сейчас уже не помню, сколько отводилось нам времени на артиллерийскую подготовку. Может быть, два часа, может быть, и меньше. Не помню также, сколько мы имели боекомплектов снарядов для этого, но мы считали, что выделенного достаточно для решения задачи. Отвлекающий удар был организован на участке 57-й армии Толбухина. Здесь наших сил имелось очень мало. Задача заключалась в том, чтобы сковать, а если удастся, то и ввести противника в заблуждение. Главное, чтобы он не перебросил с этого участка войска на направление нашего главного удара. Решили, что я и генерал Попов выезжаем в 51-ю армию, на участок главного удара, а Еременко выедет к Толбухину: его армия была ближе других по отношению к штабу фронта. Правда, она наносила вспомогательный удар. Начальник штаба Захаров выедет в 28-ю армию, в Астрахань[138].

Там тоже намечалось провести демонстрацию наступления, с тем чтобы сковать противника. Мы много тогда думали и беседовали с Василевским об этой операции. Он был приятным собеседником. С ним можно было говорить по всем вопросам. Вдруг за день до начала операции позвонил Сталин. Мы должны были ночью 19 ноября выехать в пункты, каждый в свой, откуда будет начато наступление каждой из групп войск. Сталин спросил меня: "Куда поедет начальник штаба Захаров?". "Мы решили, что он поедет в Астрахань. Это спокойный участок, но нужно все-таки поехать к Герасименко, с тем чтобы на месте все проверить и начать успешно действовать. Я с Поповым выезжаю на участок главного удара, в 51-ю армию, к генералу Труфанову. Еременко выезжает к Толбухину, на участок вспомогательного удара". Сталин не сделал никаких замечаний и только сказал: "Вы предупредите генерала Захарова, чтобы он там не дрался". Мне было довольно странно услышать от Сталина такое замечание. Он так сказал впервые, а больше я от него этого не слышал. Видимо, у него тогда наметился какой-то поворот. Он ведь всегда говорил, что надо "бить морду". "Что вы его слушали? Морду бы ему набить!". Этот мордобой прививался командному составу. Пользовались этой рекомендацией Сталина и Еременко, как я уже рассказывал, и Захаров, и другие лица. Многие пользовались. И вдруг Сталин говорит: "Вы ему скажите, чтобы он там не дрался". И я рассказал Василевскому, что, вот, Сталин так сказал. Мы посмеялись над этим, потому что Василевский тоже хорошо знал позицию Сталина в этом вопросе. Сталин не любил, чтобы такое его указание рекламировали, хотя и толкал всех, с кем соприкасался, на это. Потом мы стали думать, как же сказать про это Захарову? Как преподнести ему эту пилюлю? Я предложил: "Товарищ Василевский, давайте порекомендуем, чтобы это сказал Еременко. Не вы и не я, а пусть Еременко. Еременко сам толкал его на такие действия и сам этим пользовался, поэтому пусть он сам и скажет". Захаров был большим любимцем у Еременко. Нужно заметить, что как военнослужащий Захаров заслуживал уважения. Я к нему тоже хорошо относился, за исключением этого недостатка, который знал за ним и который возмущал меня. И я сообщил Андрею Ивановичу: "Сталин позвонил и спросил, куда мы разъезжаемся. Он, наверное, и с Вами разговаривал?". "Да, он со мной тоже разговаривал". - "Не знаю, говорил ли он вам, мне же сказал еще и о том, чтобы предупредить генерала Захарова, чтобы Захаров не позволял себе драться, когда поедет в 28-ю армию, а если позволит это себе, то будет наказан. Лучше всего, Андрей Иванович, именно вам сказать это Захарову и предупредить его".

Еременко принял от меня такой совет очень настороженно. Говорил ли с ним Сталин и говорил ли об этом, не знаю. Может быть, и не говорил. Может быть, он только мне сказал это. Какие соображения были у Сталина, не знаю. Вечером мы сошлись в землянке Еременко: он, Захаров, Василевский и я. Вносились последние уточнения в план. Докладывал Захаров. Все вопросы обсудили, надо было разъезжаться. Ехать всем, особенно Захарову, было далеко. Я смотрю на Еременко. Осталось только одно: чтобы Еременко сообщил условленное Захарову. А он не говорит, у него язык не поворачивается. Я ему: "Ну, Андрей Иванович, надо разъезжаться". - "Да, надо разъезжаться". Я: "Так мы поехали. По-моему, все ясно?". "Да, все". Одним словом, тянет он. Я стал уже беспокоиться. "Ну, Андрей Иванович, нам надо разъезжаться и следует сказать товарищу Захарову, как же?". "Да, да". И Еременко вдруг принял официальную позу и повернулся к Захарову. А они были большими приятелями. "Смотрите, товарищ генерал, вот вы поедете в 28-ю армию, так не позволяйте себе бить там людям морды. Иначе дело для вас плохо обернется". Тут Захаров немного приподнял голову, но глаза опустил: "Да что же я, уговаривать буду, что надо наступать?". Опять Еременко: "Товарищ генерал!". Тогда и я реплику подал, и Василевский поддержал, что, мол, товарищ Захаров, нужно вести себя сдержанно, иначе это может обернуться для вас неприятностью. Он пробурчал в ответ что-то невнятное. Трудно ему было такое замечание пережить. Я понимал, что это унижает человеческое достоинство и достоинство генерала, но вызвано это замечание было действиями, которые он себе позволял. А ведь такие действия и унижают больше всего достоинство человека и достоинство воина.

СТАЛИНГРАДСКИЙ ПОВОРОТ

Перед началом нашего контрнаступления настроение у нас резко поднялось. Мы распрощались, пожелали друг другу успеха и разъехались. Я сел в машину с Поповым, Василевский поехал к Толбухину. Добрались мы к рассвету. Дороги были хорошие, ровные. Степь. Путь был нам знаком, и мы мчались на большой скорости. Приехали к Труфанову[139]. Все было готово, строго расписано, люди находились на местах, каждая часть получила свою задачу. Следовало только выждать время, которое намечено для начала операции, и потом начинать. Мы решили ограничиться артиллерийской подготовкой. Авиацию использовать не могли, потому что утром стояли густые туманы и летать было невозможно. Мы боялись, что авиация разбомбит наши же войска. Для нас было, конечно, большим уроном, что не смогли нанести авиационный удар по переднему краю противника. Это еще больше дезорганизовало бы его, создало панику в румынских войсках[140] и облегчило задачу прорыва их линии обороны. Но не возникло такой возможности. Однако мы считали, что и артиллерией сможем способствовать прорыву линии обороны, потом тотчас введем в прорыв танковые войска, а за танками, когда они развернутся, пустим кавалерию - бросим кавалерийский корпус по тылам противника, чтобы дезорганизовать его тылы. Наступило 20 ноября. Мы с командующим армией сидели на его командном пункте.