Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории Страница 45

Мама еще раз ходила на свидание к отцу, уже после освобождения, и прямо на фронт! Как отец дал знать маме, что он находится рядом с домом, буквально в 35–40 километрах южнее, где-то в районе станции Каролина, не знаю, просто назвать место он не мог, видно, с кем-то передал эту сумасшедшую новость, ведь практически три года она о нем ничего не знала. Мама опять оставила детей на родителей, а сама снова пешком рванула на свидание к мужу По ее рассказам, поход был очень жутким, они шли группой, но не все знали друг друга, были и незнакомые. Под самым райгородом к ним пристал какой то мужик и начал расспрашивать, куда идут, да к кому, да где часть мужа стоит. А потом этот мужик пропал, но началась бомбежка, и они очень перепугались, что это немецкий шпион, и их тоже могут арестовать, и главное, не пустят повидаться с мужем. Вот это ее больше всего волновало, а страха за свою жизнь совсем не испытывала.

Приехала мама в часть. Отцу сообщили, что жена приехала. Смотрит Евдокия: идет ее Федор, красивый, подтянутый, стройный, с белым воротничком. Она же с дороги – грязная, голодная, немытая… Вручила ему сало, что привезла, и говорит: «Хорошо, что повидала, мне к детям пора». Он взмолился: «Да куда ты? У нас тут можно переночевать, помыться, нам комнату выделят». Развернулась: «Там дети одни» – и, обливаясь слезами, ушла. Вот такая любовь была. Гордая и стыдливая.

Вот прожили мама с татом до маминой кончины 1 января 1983 года почти полвека. И не слышала я от них слов любви друг к другу, и всякое было в их отношениях… но вот эти истории о походах мамы на фронт, мне кажется, маму характеризуют с такой стороны, что и никакие разговоры о любви тут уже и не нужны. Да и не приняты они были в их время, к большому сожалению! Отец же после маминой смерти прожил один 17 лет, а перед своей кончиной за два месяца начал искать маму.

Сохранилась фотография, которую мама отсылала отцу на фронт. Эту фотографию отец привез с собой с фронта. Мама на фото в вышитой мелкими цветочками по вороту и на рукавах льняной домотканой сорочке, возможно даже в той, в какой она выходила замуж. Я и Вера стоим в каких-то, по-моему цветастых одинаковых платьицах и в старых туфельках. Я была почти на голову выше Веры, и на голове у меня бант.

Отца демобилизовали только в сентябре 1945 года, с собой он не привез каких-либо трофеев, только хорошую опасную бритву и какие-то кожи на сапоги. Эти куски кожи так и валялись потом в коморе, и ничего путного он из них не сделал. Да он и потом как ветеран войны никогда не пользовался льготами, которые ему причитались, и от талона на автомашину тоже отмахнулся. Такой был человек.

Когда отец пришел домой, мама работала в поле, я пасла корову далеко, аж на Горбе, дома оставалась только младшая Вера. Увидев расхаживающего по двору дядьку, она тут же по моей инструкции закрылась в доме и не отвечала на призывы отца открыть. Она же отца фактически не помнила, а от меня имела строгий наказ: «Никого в дом не пускать, что бы кто ни говорил!» Увы, чужой усатый дядька не уходил, и Вера тайком вылезла через застреху сзади дома и рванула ко мне с докладом.

За то, что Вера бросила дом и хозяйство на чужого дядьку, я тут же надавала тумаков сестре, схватила корову за веревку-»налыгач» и пошла «спасать» дом. Вера плелась сзади, подгоняя не желающую уходить голодной корову, и ревела вовсю от обиды на сестру и чужого дядьку, и что мамы нет, и пожалеть некому, а наоборот, от мамы за все еще будет добавка. Вот так почти одновременно мы и подошли все ко двору: и прилетевшая с поля мама, которой тоже сказали, что отец вернулся, и я, и заплаканная Вера, и голодная корова. Я отца помнила и тут же бросилась ему на шею, мама, естественно, тоже с другой стороны. А Вера, получив свои поцелуи и подарки, еще долго исподлобья присматривалась к этому усатому дядьке, который оказался ее «татом», то есть отцом. Отец на фронте отпустил усы, потом он их сбрил.

Когда отец пришел с фронта, точнее демобилизовался, мне было 7 лет и восемь месяцев, а Вере – 5 лет и десять месяцев! Может ли кто-то даже представить детей в таком возрасте и с такими взрослыми обязанностями! А ведь это происходило с нами! И не дай Бог когда-либо этому с кем-то повториться!

Размышляя о том тяжелейшем для нашего поколения детстве, которого, собственно, и не было, я задумываюсь, каким крепким жизненным стержнем мы обладаем, перенеся все это, каким жизнелюбием мы сильны!

Вы, сегодняшние, можете себе представить двух маленьких, детсадовского возраста девочек, содержащих дом, помогающих маме, отстаивающих свой дом от оккупантов! Не дай Бог кому-либо такое пережить!

Анна Федоровна Гончаренко

Не убивайте мою маму!

Памяти моей мамы, Лилии Андреевны Гавриленко, посвящается

Я очень хорошо помню, что мы всей семьей смотрели по Центральному телевидению (это было в начале 1980-х годов) один из фильмов двадцатисерийной киноэпопеи Романа Кармена «Великая Отечественная». Сменялись документальные кадры, рассказывающие об оккупированной Белоруссии, зверствах фашистских захватчиков, партизанском движении… И вдруг мама увидела родные места, услышала названия знакомых деревень – Чернея, Зеленка, что на Витебщине. Она разволновалась, ведь на экране увидела то, чему была свидетелем, что крепко-накрепко врезалось в память: пепелища сожженных гитлеровцами деревень, бомбежки, расстрелы мирных жителей и много другого, что связано со страшным словом «война».

Мы с младшей сестрой заметили переживания мамы, стали расспрашивать и впервые в тот вечер узнали, какие испытания выпали на долю маленькой девочки Лили.

Мама родилась в 1936 году в Белоруссии, в Витебской области, Полоцком районе, в деревне Зеленка. Роды были очень тяжелыми, помогали их принимать две еврейские женщины – мама и дочь. Со слов бабушки Любы, мама рассказывала, что, когда она, наконец, появилась на свет, одна из женщин воскликнула: «Ты посмотри, какая хорошенькая девочка, настоящая Иечка!» Маму назвали Лилия, а чуть позже при крещении дали имя Ия. Когда пришли фашисты, этих женщин расстреляли…

Через год, в 1937-м, по ложному доносу арестовали отца девочки Андрея Сергеевича. Мама Лили, Любовь Георгиевна, несколько раз ездила в Полоцк, пытаясь добиться свидания с мужем, но следователь строго предупредил: «Еще раз появишься, арестуем и тебя. Дочка сиротой останется». В декабре «тройка» приговорила Андрея Гавриленко к высшей мере наказания за антисоветскую агитацию. В январе 1938-го его расстреляли. Только через 30 лет Лилия Андреевна добьется реабилитации отца. Но это будет много позже…

После ареста мужа Люба с дочерью перебрались к бабушке (маме Любы) Домне Наумовне в деревню Дмитровщина. Здесь и застала Лилю война.