Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов Страница 44

3

«Простите, я повторяюсь, – может вдруг сказать владыка, – те, кто ходит сюда много лет, уже, возможно, слышали этот рассказ…» И следует очередная, удивительно внятная житейская притча, которую мы, может быть, уже однажды действительно слышали, но выводы из нее – никогда не повторяются. Они многообразны, как драгоценная руда, вышедшая на поверхность земли и жизни, – уже обогащенная, обожженная невидимым нам огнем в недрах духа.

Я приведу один пример такого «повтора» во время личной беседы с глазу на глаз с владыкой Антонием 30 июля 2001 года. Я очень волновалась перед этой встречей, не только потому, что ждала ее несколько лет, но и потому, что накануне во время воскресной литургии (которую владыка всегда служит сам), совпавшей с невиданной лондонской (к счастью, всего несколькодневной) жарой, владыка почувствовал себя плохо. Но он не отменил назначенные накануне понедельничные встречи, аудиенции, со-беседы…

«А у меня вчера был обморок!» – с приветливой, почти радостной улыбкой сообщил он мне. «Да, я знала об этом, и думала, что вы отмените встречу». – «Нет, что вы! Мне уже лучше, я отказался ехать с ними в госпиталь». (Была вызвана «скорая» к одной из прихожанок, сомлевшей от душной и влажной английской жары прямо во время службы; врачи осмотрели и владыку Антония…) «Просто времени я теперь смогу уделить вам (пятнадцать минут! – обреченно ухнуло у меня внутри) только час». И улыбка. И прямой взгляд бездонных, безлунных, нездешних глаз.

«Господи, – молча взмолилась я, – отплачу ли когда – и кому? – за эту жертву? Да и стоит ли то, с чем я пришла сюда, его времени и заботы?» Но владыка уже положил на стол перед собой круглые серебряные (и по виду старинные) часы, время потекло, и я обязана была войти в его поток, не замутнив его ложным, скорее всего, само-со-мнением.

И задала вопрос чрезвычайно личный и очень важный для меня. И вот что услышала в ответ: «Я уже раз-другой это людям говорил… Во время немецкой оккупации, когда я был во французском Сопротивлении, между двумя периодами в армии, один из наших сопротивленцев бежал от немцев, которые его преследовали. Ушел в горы, искал себе прибежище. Добежал до какой-то избушки, стоит там человек перед дверью. Он ему говорит: „Можешь ты мне указать какую-нибудь дорогу, чтобы я мог в горы уйти, чтобы меня не нашли? За мной гонятся немцы, они меня убьют". А тот ему отвечает: „Зачем тебе в горы уходить? Зайди ко мне, я тебя спрячу". Он спрятал. Пришли немцы. Офицер его начал допрашивать. Не бил, а просто спрашивал. Офицер был, очевидно, умнее хозяина, потому что сказал ему: „Человек, которого мы ищем, спрятан у тебя! Где он?!“ И тот спокойно говорит: „Да, он спрятан здесь". Они ворвались в избушку, вытащили этого человека, бьют его, тащат… Тот повернулся к своему „спасителю" и говорит ему: „Зачем же ты меня спрятал?!" И тот ему отвечает: „Я – христианин. Я должен был тебе оказать гостеприимство". „А как же ты меня сейчас предал?!" И он ответил: „Я – христианин. Я никогда не лгу". Все это закончилось для беглеца побоями и, вероятно, концлагерем или смертью. Вот почему я к правде формальной отношусь с уважением, я не лгу, как правило. Но есть случаи, когда я не поколеблюсь солгать: я не предам человека на смерть только для того, чтобы уста мои не осквернились ложью».

8 августа 2001 г.

4

Примнилось на днях во время вечерни, что скользнула по верхней галерее легкая тень, невесомая, воспаряющая над дощатым полом старого англиканского храма, ставшего русским православным собором трудами владыки Антония и его столь немногочисленной в те годы (конец пятидесятых) паствы.

И не примнилось, а припомнилось. Потому что видела это много раз своими глазами: он спешил, неслышно и почти незримо, на встречу к кому-то из тех, кого беда, как вода, захлестнула по самое горло. Что бы там ни было – вокруг нас, за стенами Божиего Дома, простирается цветущая и прекрасная чужедальная сторона. И не всяк из нас, приходящих и припадающих, и молящих о «богатыя милости», обладает нужной долей главных христианских добродетелей – смирением и терпением, чтобы осмыслить и понять: пагуба это или дар Божий – бытование вдали от родных осин.

Два моих личных друга (так уж совпало) удостоились таких вечерних, не исчисленных заранее, внезапных и долгих бесед в затемненном уголке храма, после вечерней службы. Достоверно знаю, потому что сердце мое облилось неправедной ревностью: почему они, а не я? Так много проблем, кажущихся мне неразрешимыми, стояли тогда поперек горла и самой моей жизни. Я тоже хотела знать – как мне быть дальше!

Но – потому они (это я поняла только спустя несколько лет), что у них это был последний край, они были до телесной черноты обуглены изнутри, изъязвлены до самой душевной мякоти…

Знаю, что говорю. Оба два мне рассказали о том, что с ними было накануне, вернее, беспросветно длилось много дней. И как они пришли в храм. И как внезапно и неожиданно к ним подошел владыка. Они присели на скамью в пустом уже, с погашенными свечами храме, и беседа была долгой. И они живут себе, поживают. И один из них ходит в храм. А вторая (они даже незнакомы) так и не крестилась. Господь ее спаси…

А я выплыла. Видимо, гребла в нужном направлении – и потому-то уловляла внимание владыки множество дней и даже лет. И вот теперь мы беседуем. И вот о чем.

3 сентября 2001 г.

5

– Если нет удачи в профессиональной работе, то надо ли настаивать на своем и продолжать в том же духе или следует понять это как знак Божий?

– Я не пророк, но продолжайте то дело, о котором вы мне рассказали. И не беспокойтесь.

Так я получила личное и очень долгожданное благословение владыки на продолжение трудов.

– Вы мне дважды приснились, владыка.

– Ой…

– Один раз мне снилось, что вы изгнали меня из храма. И когда после одной из четверговых бесед (когда каждый, подходя под благословение, старается шепнуть на ухо вам нечто насущно-личное) я поведала вам об этом, вы вначале воскликнули: „Не верьте снам!" А потом, после паузы, добавили: „Но я же не разгневался и не изгнал…" А недавно мне