Михаил Суслов - Леонид Михайлович Млечин Страница 42

Меня поразили его слова. Разве можно извращать действительность и преподносить исторические факты не такими, какими они были на самом деле?

Даже если мы отбросим то обстоятельство, что Зиновьев враг или не враг народа, то сам факт бесспорен: действительно, в шалаше находились вместе Ленин и Зиновьев. Как же они общались между собой? Как обсуждали текущие вопросы или хотя бы разговаривали за чаем в шалаше? Видимо, называли друг друга словом “товарищ”. А я даже думаю, что Ленин обращался к Зиновьеву по имени – Григорий, ведь у них были тогда близкие товарищеские отношения. В первые месяцы после Февральской революции они придерживались по всем вопросам единого мнения».

Не только в первые месяцы после революции, а и до самой смерти Ленина Зиновьев входил в ближайшее окружение вождя и пользовался его полным расположением. Они вместе провели в эмиграции почти десять лет, вместе вернулись в Россию в апреле 1917 года, вместе написали книгу «Против течения».

Зиновьев высказался против, когда Ленин предложил силой свергнуть Временное правительство в октябре, но этот знаменитый эпизод вовсе не испортил их личные отношения. Зиновьев при Ленине был одним из самых влиятельных людей в стране. Владимир Ильич сделал его председателем Исполкома Коминтерна (то есть главой всего мирового коммунистического движения), членом Политбюро, хозяином Петрограда и всего Северо-Запада. До конца жизни Ленин числил Зиновьева среди своих ближайших друзей.

Суслов не мог не знать об этом. Но для него главным было другое: при Сталине и после Сталина стране внушали, что Зиновьев враг. Значит, сейчас придется признать, что всё не так?

20 ноября 1960 года Казакевич записал в дневнике:

«Мне сказали по телефону, что верстка “Синей тетради” уже прибыла в редакцию “Октября” и завтра будет у меня. Это очень хорошо, но уже трудно радоваться после трех лет ожидания, суеты, волнений. Помимо того, – чем ближе все дело к завершению, тем больше мне кажется, что вещь слабая. Иначе, если бы она не была слабая, зачем бы ее разрешить к печати?»

Но только год спустя, 6 октября 1961 года, Казакевич пометил в дневнике:

«Вышла отдельным (прелестным) изданием “Синяя тетрадь”. Скольких трудов и нервов стоила мне эта маленькая синяя книжица. Но она вышла!». Потом дописал: «Не можешь не учитывать время, в которое я жил; разруху, голод, многолетнюю жестокую диктатуру…»

Эммануил Казакевич прожил недолго – сгорел от онкологии. Он умирал в Кремлевской больнице. В состоянии отчаяния родные нашли каких-то врачей, которых официальная медицина не подпускала к больному.

Александр Трифонович Твардовский в июле 1962 года добрался до Суслова, попросил разрешить этим врачам помочь Казакевичу.

Суслов развел руками:

– Поймите, я же не могу приказать. Ведь это же шарлатаны, ЦК одобрил меры, принятые против них министерством.

– Но речь идет лишь об удовлетворении последней просьбы родных и друзей, которые и сами не ждут чуда, но не могут отказаться даже от безнадежной попытки.

– Да, я его люблю и жалею, но как же может ЦК приказывать врачам?

Потом все-таки согласился:

– Я позвоню, но скажу, чтобы сами решили…

Отправленный на пенсию, Хрущев сожалел, что вовремя не убрал Суслова, говорил, что ошибался в нем. Конечно, сухой догматик и начетчик не мог нравиться живому и темпераментному Хрущеву. Но Суслов помнил наизусть все идеологические формулировки и, если видел что-то новое и потому ненадежное, опасное, немедленно это вычеркивал. За это его и ценил Никита Сергеевич, веривший, что Михаил Андреевич не пропустит неправильной формулировки.

Но жизнь в высшем эшелоне не была для Суслова ни простой, ни легкой. Борьба за власть и влияние никогда не прекращалась. Впрочем, соперникам Суслова недоставало его аппаратного мастерства.

4 мая 1960 года Никита Сергеевич убрал сразу пятерых секретарей Центрального комитета: Алексея Илларионовича Кириченко, Николая Григорьевича Игнатова, Аверкия Борисовича Аристова, Нуритдина Акрамовича Мухитдинова и Екатерину Алексеевну Фурцеву. Такого еще не было – маленькая кадровая революция.

Суслов мог только радоваться уходу Кириченко, фактически второго человека в ЦК, – товарищи по партийному руководству наперебой жаловались на его откровенное хамство и диктаторские замашки. И Суслову больше не надо было согласовывать документы и кадровые решения с Фурцевой. Екатерина Алексеевна, назначенная министром культуры, превратилась в его подчиненную, так что жизнь Суслова упростилась. Но он наверняка сознавал, что Хрущев в любой момент может и с ним расстаться так же легко.

Суслов патологически боялся перемен. Консервативный по складу характера и темпераменту, он лучше других понимал, что любые перемены будут не в пользу режима. И Хрущева он предупреждал, что нельзя дальше идти по пути демократизации, что оттепель может превратиться в наводнение, которое все снесет.

Суслов высказался против, когда партийное руководство решало вопрос – печатать ли повесть Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича», которая станет классикой русской литературы.

Хрушев вспоминал:

«При обсуждении раздавались разные голоса. Вернее, один голос – Суслова. Он один скрипел “против”, придерживался полицейской точки зрения: держать и не выпущать. Нельзя, и все! Почему? Он не доверял народу. Боялся, как народ воспримет».

Но после того как Хрущев распорядился печатать повесть, Суслов снял свои возражения.

Сам Александр Солженицын забавно описывал, как попал на встречу руководителей партии с деятелями литературы и искусства 17 декабря 1962 года:

«К нам подошел какой-то высокий худощавый с весьма неглупым удлиненным лицом и энергично радостно тряс мне руку и говорил что-то о своем крайнем удовольствии от “Ивана Денисовича”, так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал».

Солженицын уточнил:

– Простите, с кем же…

Стоявший рядом Твардовский укоризненно вполголоса произнес:

– Михаил Андре-е-ич!

Солженицын не понял:

– Простите, какой Михаил Андреич?

Твардовский сильно забеспокоился:

– Суслов!

Солженицын заключил:

«Ведь мы должны на сетчатке и на сердце постоянно носить две дюжины их портретов! – но меня зрительная память частенько подводит, вот я и не узнал. И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал, еще продолжал рукопожатие».

Уже на пенсии Хрущев вспоминал:

«Функции околоточного выполнял раньше и по-прежнему выполняет сейчас наш “главный околоточный” Суслов. Конечно, лично он человек честный и преданный коммунистическим идеям. Но его полицейская ограниченность наносит большой вред.

Мне могут сказать: “Чего же ты терпел, находясь в руководстве страны вместе с Сусловым?”

Верно, ошибался я. Просто я считал, что, если Суслов будет работать в нашем коллективе, то мы на него сумеем повлиять, и он станет приносить пользу. Поэтому я не ставил вопроса о его замене, хотя ко мне многие люди еще тогда обращались