Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй Страница 42

Рассказывая о себе в прессе, Люба Полищук не столько приводила в пример свой собственный опыт, в полном его объеме, сколько отделывалась общими советами: «Для поддержания формы и тонуса нужна какая-нибудь физкультура. Раньше я любила пробегать утром несколько километров. Люблю пройтись, но сейчас это делаю крайне редко». Мне повезло. В умеренно теплое утро я повстречал Любовь Полищук на набережной, возвращающейся домой из Тихой бухты. Около часа хода в один конец. К тому же быстрым шагом. На Любе сарафан с короткими рукавами, на голове соломенная шляпка с загнутыми вниз полями, на глазах темные очки, чтобы не узнавали.

– Откуда, Люба?

– Из Тихой бухты. За зиму набираю вес. Сейчас избавляюсь от него. (До бухты надо пройти через две крутые горы с километр каждая. Тело и позвоночник испытывают приятное напряжение, если человек абсолютно здоров. – В. С.) Потом я полчаса плаваю. И в купальнике сразу направляюсь домой.

– А теперь?

– Иду в Дом творчества. У вас чудесная массажистка, – говорит Люба весело, задорно. Вид у нее вполне оптимистический, и начинают казаться злыми слухи о ее серьезном заболевании, при котором строго противопоказано загорать и тем более принимать массаж. Перед тем как зайти в ворота Дома творчества, она подходит к лотку обаятельного мастера из небольшого украинского городка, делающего уникальные молодежные украшения. Мастера зовут Володей, «хрустальным» мальчиком. У него светятся глаза. Он любимец женского пола Коктебеля. Его колечки, браслеты, бусы и прочую уникальную по гамме цветов и выделке галантерею разводят из Коктебеля по всем странам самые модные современные женщины.

– Есть что-нибудь новенькое, Володя? – склоняется к его лотку Люба. – Хочу подобрать Маше.

– Сделаем! – уверенно говорит Володя и аккуратно складывает в пластмассовый пакет бирюзовые с отливом краеугольные бусы.

Люба идет по аллее Дома творчества, движется свободно, легким пружинистым шагом, высокая, красивая женщина со здоровым загорелым лицом и мысль о том, что ее может серьезно одолевать хворь, сама собой улетучивается из моего сознания. Вечером я ее на набережной не встречаю – хозяйство, муж, дети и гости. В доме дым коромыслом, пока не приготовлена еда и гости не расселись по местам. Начинает священнодействовать Сережа, он непревзойденный кулинар и о своем истинном предназначении пока, наверное, не догадывается. Рюмка, вторая – и развязываются языки, звучат шутки и смех. Кто-то хохочет до упада. В доме ощущается семейное счастье, и добрая частица его передается гостям. Неожиданно Люба обращается к дочери, не притронувшейся к еде и постоянно курящей: «Маша, это не я говорю, врачи, не ломай жизнь под маму, кури меньше меня, хотя бы. Организм – это кастрюля, и ее надо мыть, чтобы она блестела, то есть надо много пить натуральных напитков и есть побольше овощей, фруктов и всяческой зелени.

– Хорошо, мама, я завтра с утра пойду попастись с козами, – смеется дочь. И Люба подхватывает ее улыбку и гости. Начинается кино– и фотосъемка. Здесь главный оператор Леонид Николаевич Петров – в прошлом многолетний и добрый директор Дома творчества писателей. Лучших и наиболее ответственных из них, то есть по списку, присылаемому из Правления литфонда, он персонально встречал в Феодосии.

– Гордись, – говорит он мне, – Фазиль тоже в этот список не попал, и Виктория Токарева, и Володя Маканин… А те, кто там числились, кроме младшего Михалкова, те – кого бог прибрал, кто далече, но большинство те, кого давно позабыли… Я рад, что ты меня помнишь. И спасибо за книгу о Крамарове, не забыл, привез, уважил…

Люба собирает вокруг себя зрителей, аппетитно и с голодными злыми глазами въедаясь в большой полукруглый шашлык на косточке. Смешно очень.

Вспыхивает фотоаппарат. Два кадра готовы. Фотографируемся все вместе. Я вскоре покидаю гостеприимный дом, зная, что веселье там будет длиться до утра, а я уже подустал.

Люба провожает меня до выхода.

– Задержу на минутку. Не хочу своим рассказывать. Боюсь, что засмеют.

– А что случилось?

– Вроде ничего особенного, – смущается Люба, – иду я на днях в Тихую бухту, по прямой тропинке, и вдруг из травы выскакивает змейка. Юркая. Черная. Сантиметров сорок. Пересекает тропинку в полуметре от моих ног и мгновенно скрывается в траве. Я от страха оцепенела и остановилась. Испугалась, что она на меня бросится, если я дальше пойду. Минуты две-три простояла и только потом двинулась, быстрыми шагами. Такая отвратительная змеюка. Голова маленькая, но страшная. Впервые встретила змею. Ты не знаешь, к чему бы это?

– Не знаю, – откровенно признался я, – и вообще в приметы не верю.

– Я тоже не верю, – сказала Люба, но отражение пережитого испуга возникло на ее лице, – нож упадет на кол, тарелка разобьется… Я знаю это к чему. Не опасно. И у меня никогда никакие приметы не сбывались. Но это змейка… Мерзкая и страшная… Из головы не выходит. Может, мне природа какой знак подала? О грозящей опасности, о чем-то очень плохом?

– Не придумывай, – сердито говорю я, чтобы отвлечь Любу от дурных мыслей, но она стоит на своем.

– Если знать, что тебя ожидает, то можно предупредить любую неприятность.

– Наверное, можно, – говорю я, – если бы знать, где упадешь, то подстелил бы соломку.

– Не случилось бы что-нибудь огорчительное с Машей, с Сережей… Они чересчур современные. Расскажи я им об этом случае – засмеют. Я сама готова подшутить над собой, но вспомню эту отвратительную змейку и теряю чувство юмора. Я? Чувство юмора? Самой не верится.

– Может, ты приняла змею за всеобщее воплощение зла? Нафантазировала? – предположил я.

– Нет, – решительно говорит Люба, – это – знак опасности или даже беды. Насколько втемяшилась эта мысль в голову, что никак не могу от нее отделаться. У тебя в жизни было что-либо подобное?

– Змееподобных людей встречал, пытались жалить. И жалили. Но, как видишь, я пока жив. А вот настоящих змей встречал только в зоопарках. Анаконду видел. В кино. Громадная тварь.

– А это маленькая, но пострашней анаконды. Будем считать, что змейка попалась мне случайно. Ведь мы не верим в приметы?

– Не верим! – уверенно соглашаюсь я.

– Говорят, что на тебя весной машина наехала, – грустно говорит Люба. – И ты, конечно, не предчувствовал этого.

– Нет. Не ожидал. Но было так, – киваю я головой. – На шоссе у Дома творчества Переделкино. Шел вдоль шоссе по насыпи и вдруг «Мерседес» в спину…

– «Мерседес» по насыпи не ездит, – замечает Люба.

– Знаю, – говорю я, – но мне вдарил. Говорят, что я пролетел несколько метров, ударился головой об асфальт. Потерял сознание, но ничего не сломал, отделался сотрясением мозга.