Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929 Страница 42

Глушь сильно давит. Даже собака бежит много тише и далеко не отходит. Охотник Павел Кручихин, браконьерствуя, перевел здесь лисиц и куниц. Зато благодаря этому развелось много глухарей. А глухари в свою очередь привлекли браконьеров-охотников из интеллигенции, в заказнике охотятся служащие в лесничестве, ветер<инарный> врач и другие, они же приманивают браконьеров из Москвы.

16 Июля. (11-й урок).

<На полях> Журавли. Жизнь человека дороже всего.

Вечер был вчера строгий, желтый, прохладный и тихий. Утро раннее солнечное, тоже прохладное. На пойме что-то сверкнуло в кустах, — я подумал, косят, это сверкнула коса. Потом еще раз сверкнуло, еще, и вдруг оттуда раздался дружный крик журавлей. В то время я зашел по дороге вперед, и мне стало видно то, что сверкало через редкие кусты: это мокрые от росы журавли ходили на пойме и сверкали своей росою на солнце. Тут я начал собаку натаскивать, а журавли улетели. Пришли докашивать пойму, расставились, косят, я собаку учу. Трудно косить болото, нелегко и собаку натаскивать.

Возле прудика сорвались только два старика бекаса и один молодой. Два раза я давал Нерли найти его в траве, и оба раза она зашивалась до бесчувствия, а бекасенок вылетал случайно, как-то из-под ноги на ее поворотах. Я понял окончательно, что очень вредно, во всяком случае, бесполезно натаскивать собаку по бекасам в траве. Что же делать, неужели дожидаться, пока скосят болотную траву? Я вспомнил одного егеря, который говорил мне, что иногда приходится дать на чай пастуху, чтобы он в подходящем месте прогонял стадо. После того на эти размятые скотом кочки, на грязные копытницы высыпают бекасы. Вот бы найти такое размятое скотом болото с обкусанной травой. Я спросил встречного крестьянина с косой, и вот оказалось, что я хожу не по Журавлихе, как думал, а по Рудачихе, а Журавлиха дальше к озеру, и там по Журавлихе ежедневный прогон скота. Это оказалось очень недалеко, в том месте, где плесом зарастающего озера Полубарского прибавляется пойма впадающей невидимо в него речки (Журавлиха). По гати, устроенной для перехода скота, я перебрался на Захаров Остров, покрытый кочками, между которыми трава была скусана и местами все растоптано в грязь. Вокруг острова пойма с зелеными плесами.

Я забыл отметить нечто новое у Нерли, замеченное мною, когда она сегодня зашилась в траве по молодому бекасу у прудика: в первый раз за все время она так увлеклась «шитьем», что не слыхала моего крика и даже свистка. Я понял это как естественное пробуждение охотничьей страсти и приготовился, чтобы постепенно ввести ее в берега культуры. И вот при вступлении моем на Захаров Остров Нерль делает первую свою потяжку, несколько шагов делает тихо вперед с поднятой головой, и вылетает бекас. Он садится недалеко на пойме. Нерль бросается за ним и не слышит моих приказаний. От моего крика и свистка вокруг срывается десяток бекасов, кроншнепы большие серые и малые пестрые, чибисы целой тучей поднимаются на воздух, и все это в страшном беспокойстве кричит и свистит. Нерль опомнилась и вернулась. Я постегал ее несильно ремешком, хотя потом в этом раскаивался: так велико, так небывало в моей практике было ее последующее послушание среди пачками вылетающих бекасов и особенно под носом бегущих старых и молодых кроншнепов. Ни на их крики, ни на их взлет она почти не обращала внимания, поглощенная всецело новым своим открытием причуивать дичь на расстоянии по ветру. Совершенно так же как и Кента, она мгновенно сокращала ход, когда причуивала бекаса по воздуху и тихонько вела к нему. Правда, ни разу не было, чтобы эти потяжки оканчивались стойкой, и расстояние потяжки было в лучших случаях не больше десятка шагов. Но все равно, ведь это первый только день открытия его, самого приема потяжки. И все это я объясняю удачным выбором места с обкусанной травой, а еще сильным ветром, против которого я вел собаку. Мне думается, что искусство егеря при натаске собак должно выразиться в значительной степени уменьем разыскать подходящее место и угадать тот момент нарастания сознания собаки, когда она должна лучше всего воспринимать запах дичи. Открытое место и ветер — главное условие. Искусство егеря должно сопровождаться огромным сокращением времени натаски.

Мне кажется, сегодня я могу сделать заключение не только об исключительном послушании собаки, но также и о ее чутье. Был такой случай: я переходил гать, направо была открытая вода, дальше пойма и шагов на полтораста стояли невысокие ольховые кусты, через которые сильный ветер мог донести сюда запах притаившейся дичи. Нерль вдруг потянула туда носом и с высоко поднятой головой пошла в воду, в которой скрылся ее живот. Выбравшись на пойму, она пошла медленно по той же самой линии вперед. Наконец она удалилась настолько, что при сильном ветре не услыхала бы мой свисток. Но ее послушание было настолько доказано, что если бы она и погонялась раз, плохого бы ничего не вышло.

Я наблюдал спокойно, что будет. Нерль дошла до кустов и потеряла, конечно, струю пахучего воздуха. А за кустами, мне было видно, поднялся большой серый кроншнеп. Она его не видела и вернулась назад.

Вот бы теперь хорошенько пострелять бекасов, собака тогда поняла бы и желанную дичь, бекаса, и зачем все происходит, тогда она больше бы придавала значения этим небольшим птичкам, за которыми она теперь тянется как бы в недоумении, как бы по воспоминанию крови охот ее предков.

Я возвращался в Федорцово закрайком погребенного в растительности Полубарского озера. Впереди из куста вышел большой серый кроншнеп, посмотрел на собаку и тихо пошел в гору на луг, понимаю его, чтобы привлечь на себя внимание собаки, отманить ее за собой от молодых. Но Нерль его не видела и потянула на куст и там занялась. А кроншнеп, взбираясь на гору пешком, все оглядывался, пройдет и оглянется, пройдет и оглянется. И, наконец, когда Нерль исчезла в кустах, остановился, вытянул шею, потом поднялся на воздух и закричал.

Чрезвычайно красиво смотреть, когда молодой пестрый кроншнеп, сложив крылья, как изображают иногда людей с воздетыми к небу руками, садится в зеленую траву, в это время его серые крылья на зелени бывают видны с белыми правильными кружевными оторочками.

Сегодня я думал о своем серьезном занятии тем, что для всех служит забавой, отдыхом, потехой. Останусь ли я для потомства обычным русским чудаком, каким-то веселым отшельником, или это до смешного малое дело выведет мысль мою на широкий путь, и я останусь пионером-предтечей нового пути постижения «мира в себе». Что, если вдруг окажется, что накопленные материалы знания столь велики, что их охватить никакому уму невозможно, что в этих накопленных полу-богатствах полу-ума заключается главная причина нашей современной растерянности, разброда и что людям от всего этого аналитического опыта надо отойти для простейших синтетических исследований, что на этом пути и надо ожидать гениального человека, который охватит окончательно весь аналитический опыт человечества…