Королева. Последняя биография Елизаветы II - Эндрю Мортон Страница 4

Застенчивый и неуверенный в себе, к тому же имевший несчастье родиться заикой, герцог был поставлен перед необходимостью принять на себя королевское бремя. Прежде всего он думал о старшей дочери, для которой позиция второго кандидата на трон менялась на статус вероятной наследницы престола и королевы, приговоренной к пожизненному сроку службы и публичному одиночеству. Несмотря на серьезные сомнения в отношении себя и своих собственных способностей взвалить на плечи такое бремя, он в глубине души восхищался старшей дочерью. У нее были твердый характер и другие необходимые для монарха качества. Герцог Йоркский признался поэту Осберту Ситвеллу, что старшая дочь напоминает ему королеву Викторию. Это была очень высокая оценка даже со стороны отца, обожавшего свою дочь. Биограф и друг будущего короля Дермот Морра утверждал: «Ему очень не хотелось обрекать дочерей на непрерывную и пожизненную королевскую службу, исключавшую надежду на пенсию даже по старости, ведь это условие является неотъемлемой частью пребывания на самой вершине»5.

Старшая дочь герцога Йоркского отличалась прагматизмом. Когда восшествие отца на престол стало реальностью, а отъезд в изгнание ее любимого дяди – неизбежным, принцесса Маргарет спросила ее: «Это значит, что ты станешь королевой?» Елизавета на это ответила: «Да, полагаю, что стану»6.

Больше принцесса об этом не упоминала, за исключением того случая, когда отец заметил, что ей придется учиться ездить в дамском седле для участия в церемонии Выноса знамени, и высказал пожелание, чтобы этого не произошло как можно дольше.

Елизавета постепенно и с неохотой приучалась к мысли о неизбежности наследования короны, но, по воспоминаниям своей кузины Маргарет Роудс, надеялась, что «до этого далеко»7.

Чтобы избежать монаршей участи, она добавила к своей ежевечерней молитве горячую просьбу о малютке-братике, который благодаря своему полу обойдет ее и станет наследником. Принцесса Елизавета смирилась со своим новым положением с флегматичной беззаботностью юности, но реакция ее отца отличалась коренным образом. Берти «был раздавлен и рыдал, как ребенок», когда ему в присутствии королевы Марии и адвоката Уолтера Монктона вручили проект Манифеста об отречении 8.

В пятницу 11 декабря 1936 года, ставшего годом трех королей, было объявлено об отречении. Бывший король, получивший вместо престола титул герцога Виндзорского, произнес в замке Виндзор свою историческую речь с памятными словами: «Я нахожу для себя невозможным продолжать нести тяжелое бремя ответственности и исполнять королевские обязанности так, как я бы хотел это делать, то есть без помощи и поддержки женщины, которую я люблю». После восхваления многих блестящих качеств младшего брата он отметил: «У него есть бесценное и благословенное преимущество, которое многие из вас имеют и которое не даровано мне, – счастливый семейный дом с женой и детьми»9.

Но в тот момент назвать счастливой вышеупомянутую семью было трудно. Бывший герцог Йоркский, став королем, вспоминал это памятное событие не иначе как «тот ужасный день», а его жена, отныне королева, лежала в кровати с тяжелым гриппом. На следующий день герои драмы, прежде находившиеся в тени и вдруг оказавшиеся в самом центре событий, приняли свое новое положение с покорностью, смешанной с раздражением и волнением. Когда принцесса Елизавета увидела конверт, адресованный королеве, ей изменило обычное спокойствие, и она воскликнула: «Это же теперь мама, да?» Ее младшая сестра расстроилась, что теперь им придется переезжать в Букингемский дворец. «Вы имеете в виду навсегда? – спросила она. – Но я же только научилась писать слово “Йорк”!»10

В день официального провозглашения нового короля, 12 декабря 1936 года, перед уходом отца, одетого в форму адмирала флота, девочки обняли его. Кроуфи объяснила им, что отец вернется уже королем Георгом VI, и с этого момента им придется делать реверанс перед своими родителями, королем и королевой. Но это не было для них большой проблемой, ведь они привыкли приседать перед дедушкой и бабушкой – королем Георгом V и королевой Марией.

Когда в час дня король вернулся, девочки присели в изящном реверансе. Кроуфи вспоминала: «Он на мгновение замер, тронутый и ошеломленный. Затем наклонился и тепло расцеловал обеих. После этого у нас был восхитительный обед»11.

Как и отец, Елизавета теперь превратилась в живой символ монархии, ее имя упоминалось в молитвах, ее поступки и ее собаки описывались в утренних выпусках газет. Вся ее жизнь стала принадлежать нации. А лицо Елизаветы, как и личико маленькой голливудской кинозвезды Ширли Темпл, стало в один ряд с самыми знаменитыми объектами обожания и поклонения по всему миру.

Однако реальная жизнь принцессы походила не на сказку в стиле Диснея, а скорее на страшилку в духе братьев Гримм. Их новая жизнь в Букингемском дворце, с его огромными залами, отдающими эхом, со зловещими тенями, скребущимися мышами и портретами, следившими глазами за каждым, кто на цыпочках проходил мимо, соединяла в себе восхищение, скуку и изоляцию. Дворец был местом, где детские ночные кошмары становились реальностью. Ежедневные обходы крысолова с его ужасными приспособлениями отражали зловещую реальность, замаскированную под королевскую парадную роскошь. Елизавета превратилась в предмет обожания миллионов людей, а сама жила в тесном мирке, состоявшем из сестры, гувернантки, горничной и няни, в котором родители, к большому разочарованию девочек, постоянно отсутствовали.

Впрочем, в каком-то смысле ничего не изменилось в жизни будущей наследницы престола. Елизавета с ее белокурыми кудряшками была национальным символом всю свою жизнь. Она родилась 21 апреля 1926 года в 2 часа 40 минут утра, за несколько дней до всеобщей забастовки, которая подкосила британскую экономику. В разгар национального кризиса она стала символом семейных ценностей, преемственности и патриотизма. Сам факт ее рождения позволил не только забыть на время тяготы ежедневной борьбы за существование в послевоенной Британии, раздираемой конфликтами и нуждой; в нем было нечто средневековое, таинственное и даже комичное. Королевские традиции, существовавшие с XVII века, требовали присутствия при родах министра внутренних дел во избежание подмены наследного младенца в спальне роженицы. В соответствии с требованиями протокола тогдашний обитатель кабинета министра внутренних дел Уильям Джойнсон-Хикс, голова которого в тот момент была занята тревожными размышлениями о том, как справиться с профсоюзами в надвигающемся конфликте, сидел во время родов неподалеку, в особняке по адресу Брютон-стрит, 17, в лондонской семейной резиденции герцогини. После рождения ребенка королевский гинеколог сэр Генри Симсон вручил