Бармен отеля «Ритц» - Филипп Коллен Страница 4

– Ради бога, господин полковник.

– Вы передадите от меня поклон прекрасной госпоже Озелло?

Это проверка или Шпайдель действительно не в курсе ситуации?

После секундной заминки Франк коротко отвечает:

– Госпожа Озелло в Ницце, последовала туда за мужем в момент мобилизации.

Шпайдель встает, на лице – улыбка до самых эполет.

– Спасибо за все, Франк. Вы скоро увидите меня снова, мне хочется знать о парижской жизни все! А пока вверяю вам заботу о моих людях!

– Положитесь на меня, полковник.

Офицер разворачивается на каблуках.

Франк смотрит, как он молча рассекает толпу военных.

Кто ты, Ганс Шпайдель? Кто ты и чего хочешь?

Бармен, способный оценить человека после первой выпитой рюмки, теперь уже ни в чем не уверен.

Дневник Франка Мейера

Я покинул Европу 28 ноября 1898 г., дрожа от возбуждения и страха. Я сбежал из дома. Курс на Нью-Йорк, город свободных людей. Корабль оказался набит под завязку. Пассажиры пели и танцевали на палубе, охваченные единым ликованием и надеждой на новую жизнь.

Экипаж отдал швартовы, взвыла корабельная сирена, и меня вдруг охватила безмерная печаль – я вспомнил о мамочке. Погоня за успехом оплачена вечной печалью. Я разместился возле целой колонии украинских евреев. Мы спали на самой нижней палубе, сразу над товарным трюмом, – казалось, протянешь руку и можно коснуться воды.

Корабль рассекал волны, и вместе с качкой меня охватывало пьянящее чувство свободы. Выйти в люди, реализоваться еще казалось недостижимой мечтой, но я чувствовал, что вместе с этим новым веком начинается и моя взрослая жизнь, которая, возможно, принесет мне достаток, раскрепощение, веселье. Тогда еще никто не мог представить себе грядущие две войны и миллионы смертей. Но все же мне чудилось что-то страшное, грозное за яркими огнями рампы. Когда мы шли в открытом море, я время от времени поднимался наверх вместе с товарищами из Одессы, пытаясь добыть еды. Если везло, богатые пассажиры с верхних палуб бросали нам еду, которую мы с жадностью утаскивали в трюмы. Богатая публика смотрела на нас брезгливо, для них мы были голодными зверьками.

Высадившись в Нью-Йорке, я оставил прошлое позади.

Перебиваясь от одного случайного заработка к другому, я изведал трущобы и забегаловки Нижнего Ист-Сайда, прежде чем войти в двери бродвейского бара «Хоффман Хаус» на 25-й улице. В то время это было одно из самых известных заведений города, которым управлял мастер салуна и коктейлей Чарли С. Мэхони. Этот высокий, худой человек изменил ход моей судьбы. В рождественские каникулы 1902 г. он нанял меня учеником официанта. Я получил толчок и пошел вверх по служебной лестнице в мир высшей буржуазии, так долго казавшийся мне запретным.

Над Нью-Йорком реял ветер свободы, в «Хоффман-Хаусе» устраивались роскошные вечеринки, где художники и артисты соседствовали с промышленниками, брокерами и бывшими золотодобытчиками. Честно говоря, я все же не бросился сломя голову в этот огромный новый мир: я запоминал его неписанные правила и обычаи, никогда не перебарщивал и не напивался в стельку каждый вечер, как большинство моих коллег, старавшихся урвать свое от праздника жизни.

Мэхони быстро заметил меня и взял под крыло. Старый бармен раскрыл мне все секреты ремесла: внимание к деталям, искусство обслуживания, умение найти доброе слово для каждого и быть открытым для всех. Организация поставок, вкус крепкого спиртного – и гвоздь всего: искусство их смешивать. Я несколько месяцев наблюдал за тем, как ингредиенты преображаются в контакте друг с другом, образуя уникальные коктейли. Затем начал тщательно изучать их воздействие на клиентов: какой алкоголь возбуждает, какой успокаивает, какой нейтрализует. Я очень быстро понял, что у каждого человека своя характерная манера пить, своя идентичность, что опьянение не у всех протекает одинаково и что одна правильная рюмка, поднесенная в нужный момент, вполне способна успокоить разгорячившегося клиента.

Некоторые из моих творений настолько понравились Чарли Махони, что попали в карту «Хоффман-Хауса». «Коктейль Помпадур» – моя мама произносила это имя с обожанием – ром, «Пино де Шарант» и лимонный сок, всего три ингредиента – и потрясающий вкус. Постепенно я тоже стал кукловодом безумных вечеринок. До сих пор помню грандиозную новогоднюю вечеринку 1904 г., одну из лучших, когда-либо устраивавшихся в Нью-Йорке. Всю ночь каскадами текло шампанское «Перье-Жуэ», и за несколько минут до полуночи Мэхони устроил на крыше отеля сказочный фейерверк, изумивший даже хмельных наследников и их спутниц в роскошных мехах. То был водоворот богачей и знаменитостей. Голова шла кругом, и я, в своей белоснежной куртке, весь вечер остро ощущал, что живу по-настоящему, иду навстречу славе. Под утро я даже поцеловал Софию, молодую и симпатичную иммигрантку из Италии. Она тоже была изгнанница, одинокая душа. С волосами светлыми, как тосканская пшеница. Со сногсшибательной улыбкой, редкая красавица, я запомнил ее на всю жизнь.

Но в 1907 г. владельцы решили снести отель и возвести на том же месте новый «Хоффман» – еще красивее, роскошнее, современнее прежнего. На время строительства бар Мэхони пришлось закрыть, меня уволили. Надо было начинать все с начала.

– Пора тебе вернуться в Европу, малыш, – посоветовал мне как-то вечером великий Билл Коди[3]. – Ты там всех уложишь на лопатки!

Буффало Билл только вернулся из Франции после триумфального турне своего «Шоу Дикого Запада». Старый ковбой рассказывал о том, как прекрасен Париж и как жадно поглощают европейцы все, что приходит к ним из-за Атлантики.

Решение пришло само: я взял от Нью-Йорка лучшее, стал опытным барменом, пришла пора собрать чемоданы и пересечь океан в обратном направлении. Это было не отступление, не возвращение назад, нет. Я прошел высшую точку и хотел упредить падение, скатывание вниз – тем же я буду заниматься и в дальнейшем, вплоть до самой смерти. Билл Коди оказался прав. В Париже все вышло на другой уровень. Европа только открывала для себя коктейли, к которым вскоре пристрастилась. Список ингредиентов казался бесконечным, погоня за изыском стала игрой. Секреты искусства пития я уже знал; а что до секретов приличного европейского общества, то их не так уж сложно было усвоить человеку, рожденному в Австро-Венгерской империи, пусть даже где-то на нижних ступеньках социальной лестницы. По совету ученика Чарли Мэхони Генри Тепе, эмигрировавшего во Францию, я открыл свой первый бар в июне 1907 г. Это был «Брансуик», совсем недалеко от Оперы, на улице Капуцинок, в самом сердце парижского делового квартала, вблизи от многочисленных представителей Нового Света, которые там селились. Американское население Парижа в ту пору составляло около пяти тысяч душ.

Несколько месяцев спустя репутация моего бара достигла