Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - Симеон Уэйд Страница 4

весенним днем в середине семидесятых коллега рассказал мне по телефону, что невероятного Мишеля Фуко пригласили провести семинар в Калифорнийском университете в Беркли. Я ликовал. Фуко был моим героем, и у меня наконец появлялась возможность встретиться с ним. Уже тогда его называли одним из самых выдающихся французских интеллектуалов двадцатого столетия. Для меня же Мишель Фуко являлся никак не меньше, чем величайшим мыслителем нашего времени, возможно даже всех времен. Сравнивать его с любым другим было примерно то же самое, как поставить пламя свечи в один ряд с солнечным светом.

Тогда прошло уже девять лет с тех пор, когда я, изучая интеллектуальную историю в Гарварде, прочитал первую главную работу Мишеля Фуко «Безумие и цивилизация». Книга произвела на меня огромное впечатление, но я был еще недостаточно эрудирован тогда, чтобы самостоятельно понять, насколько она революционна по своему содержанию и значению, а наши профессора, естественно, особенно не помогли мне в этом, поскольку многие из них традиционно находились в плену узкой специализации, примитивных мировоззрений и устаревших методологий.

Когда началась моя преподавательская деятельность в Гарвардском университете в конце шестидесятых, я опирался на гегельянство в своем подходе к истории и литературе. Затем я прочитал «Порядок вещей» Фуко и отрекся от него, а также объявил моим студентам, что по своему значению для гуманитарных наук концепция эпистемы Фуко столь же важна, как для медицины – открытие структуры молекулы ДНК Криком и Уотсоном.

Осилив «Надзирать и наказывать» в 1975 году, я оценил эту работу Мишеля Фуко как одну из наиважнейших в современной интеллектуальной истории. А после знакомства с книгой «Анти-Эдип», написанной его коллегами Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари, я почувствовал, что вместе эта троица ответила на самый мучительный вопрос нашего времени: «Откуда берется фашизм и как мы можем противостоять ему?» На мой взгляд, Фуко и его окружение открыли нам глаза на то, что мы действительно должны знать о психическом здоровье и обществе. Они набрасывали контуры новой эпохи, ждущей нас впереди.

Творчество Фуко настолько изменило меня, что я стал по крупицам собирать информацию о его жизни. Изначально все, известное мне о нем как о человеке, состояло из кратких данных о его преподавательской карьере, представленных на обложке книги «Порядок вещей».

В 1969 году, живя в Париже, я спросил о Фуко мою подругу, профессора Сорбонны. И она поведала, что он принадлежал к скандальной известно компании гомосексуальных интеллектуалов Парижа. «Он один из них», – сказала она с презрением, хотя явно с уважением относилась к его творчеству. Когда я поинтересовался, согласна ли она с политическими взглядами Фуко, она ответила, что ее благосклонное отношение к левым касалось только образа жизни, не более того.

Она также посоветовала мне не спешить знакомиться с его «Археологией знания», только недавно появившейся на прилавках книжных магазинов Парижа, поскольку она якобы была мне не по зубам. Однако новость о том, что Фуко являлся открытым геем, замечание, что его книги могли оказаться слишком трудными для бедного американского студента, и его репутация сторонника студенческих волнений в Париже в мае 1968 года лишь подхлестнули мой интерес к нему.

В 1971 году Мишель Фуко получил одну из самых престижных должностей в системе французского высшего образования, он стал профессором, заведующим кафедры истории систем мысли в Коллеж де Франс. Это место было буквально создано для него, если вспомнить, чем он по сути главным образом занимался. Ведь в каком-то смысле он первым из всех применил системный анализ в области истории мысли.

Мы можем считать Фуко системным аналитиком и даже великим философом, историком, социологом и психологом, но сам он называл себя журналистом. Он изучал прошлое исключительно, чтобы лучше понять настоящее. И анализировал историю психиатрии с целью развить идею силы дискурса. Его утверждение «Мы то, что уже было сказано» прекрасно иллюстрирует подход Фуко к истории и гуманитарным наукам.

Каждую среду в течение короткого времени в Коллеж де Франс он читал лекцию, сидя перед абсолютно пустым и освещенным единственной лампой столом. Зал был битком набит слушавшими его с открытыми ртами студентами и коллегами, многие из которых записывали на магнитофон каждое выступление. В той же самой аудитории знаменитый философ Анри Бергсон ораторствовал в эру Пруста. Как и в случае с Бергсоном, людям приходилось отстоять в очереди, чтобы попасть туда, когда говорил Фуко. Каждое его выступление становилось настоящим событием.

В ТОМ ЖЕ году, когда Фуко получил свое вожделенное место в Париже, я стал всего лишь старшим преподавателем Высшей школы Клермонта. Она располагалась в долине Сан-Габриэль, самой восточной и консервативной области округа Лос-Анджелес, и являлась частью объединения институтов, известного под названием Колледжи Клермонта, чьи возможности были крайне ограничены, администрация довольно реакционной, а студенты большей частью из богатых семей и карьеристы.

В то время я с удовольствием покинул опостылевшие мне коридоры и аудитории Гарварда ради солнечной Калифорнии и был готов использовать образ жизни моего альтер эго Жан-Жака Руссо. Я поселился вместе с другом в уединенном домишке в Медвежьем каньоне на четыре тысячи футов выше Клермонта в горах Сан-Габриэль и в течение года создавал программу аспирантуры по направлению «Европейские исследования», в конце концов получив приличный грант от Национального фонда гуманитарных наук для ее финансирования. Она и считалась комплексной, однако базировалась на работах Фуко и его окружения. Я пытался открыть дорогу в научные круги Америки методам и идеям парижских глашатаев «Молекулярной революции», которую в шестидесятые в США называли «Движением». У меня создалось ощущение, что Фуко и Делёз не только формировали наиболее передовое мировоззрение для «Молекулярной революции», но одновременно меняли нашу концепцию гуманитарных наук.

Формула

Узнав, что Фуко будет преподавать в Беркли, я решил воспользоваться случаем и попытаться пригласить его в Клермонт.

«Прекрасная возможность, – подумал я. – Я смогу встретиться с этим великим человеком лично. Автор сам объяснит нам свои труды. Его визит привлечет внимание всего мира к моей программе и таким образом поможет усилить наш крошечный форпост новых идей в одном из наиболее реакционных регионов Калифорнии».

В результате наиважнейшим вопросом для меня стало, как заманить столь известную личность в заурядный студенческий город. Прежде чем предлагать ему поехать к нам, я прикинул наши плюсы, чем таким особенным мы отличались от других, из-за чего он согласился бы на это путешествие. Я мог бы рассказать ему о своей программе в надежде, что ориентированность на его творчество и наше участие в «Движении» убедят его посетить нас. Я обеспечил бы ему щедрый гонорар. Я мог пообещать толпу молодых мужчин, которые будут развлекать его, и предложить устроить экскурсию по живописным местам Калифорнии.

Потом у меня