Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 38

Из бараков высыпает толпа тощих людей с опухшими ногами, одетых в грязные, вонючие лохмотья. Они уже не думают о комиссии, они бросаются вперед, туда, где штубовые снимают крышки с котлов. В подставленные со всех сторон миски льется суп из крапивы, и он кажется необычайно вкусным после недоваренной брюквы, которую приходилось есть долгие месяцы изо дня в день.

Глава четвертая

На свободу

Весна 1943 года. На окрестных лугах растеклась изумрудная зелень. Сказочная погода гонит в рост желтый молочай, поодаль на придорожных холмах белоснежным цветом опушился терн. Возвращаясь с работы, женщины любуются красотой, впитывают ее своими истосковавшимися глазами. Как было бы хорошо принести охапки зелени подругам, которые никогда не выходят за ворота: сестрам в больнице и больным, девушкам, работающим в канцеляриях и на складах, приговоренным к штрафной работе. Но срывать цветы и проносить их через ворота запрещено. И все-таки их протаскивают – контрабандой, под одеждой – как удастся.

В лагерь поступает большое количество новых узников, еще сохраняющих душевную бодрость. Часто прибывают эшелоны из Павяка. Эти женщины излучают победоносную силу, их загорелые лица освещены улыбкой. Они верят в скорый конец войны и убеждены, что доживут до него. Старожилы лагеря заражаются верой вновь прибывших. Благополучно прожитая зима вселяет в них надежду.

Формируются новые рабочие команды, куда принимают и полек. Садоводческие, работающие рядом с Освенцимом, команды сборщиц лечебных трав для лагерной аптеки. В них, по странному стечению обстоятельств, очутилось довольно много незаурядных женщин: научных работников, актрис, литераторов. Свободно бродя по окрестным полям, эта небольшая группа, с которой власти обращались чрезвычайно мягко, жила своей напряженной интеллектуальной жизнью.

В это самое время объявлено, что требуются биологи с высшим образованием и с не менее чем пятилетним стажем лабораторной работы. Записав номера этих женщин, им роздали жестяные банки, вывели на полевые дороги и поручили собирать молодую крапиву для супа. Столь высокая квалификация оказалась ненужной, но в команде сборщиц крапивы собрались женщины, близкие по своему уровню, что очень облегчило им жизнь.

Под конвоем двух молодых эсэсовок (одна, выводя женщин в поле, встречается там со своим возлюбленным) сборщицы крапивы переходят от одних зеленых зарослей к другим. Оказывается, гуще всего крапива растет возле опустелых домов.

Какое странное, щемящее сердце очарование испытываешь, заходя в дома польских крестьян, изгнанных отсюда войной.

Вот дом – крыша его сгорела, но стены сохранились полностью. В крохотном оконце висит для защиты от молнии и других бедствий образ Богородицы. Единственный хозяин здесь – солнце, заполнившее пустые комнаты. Остатки утвари рассказывают о людях, которым пришлось покинуть свой дом. Вот безмен лежит, заброшенный в чулане, рядом с пустой колыбелью валяется детская игрушка. В огороде – заржавелая веялка, во дворе ворот, и под ним – круг протоптанных лошадью следов.

Перед домом, в тени листьев-лопаточек, зацвели фиалки, над ними набухают вот-вот готовые распуститься кисти лиловой и белой сирени.

Природа необычайно быстро заглушает все следы, напоминающие о трагической судьбе человека.

Во всех комнатах опустелого дома пол покрыт пышным ковром молодой крапивы. Здесь присаживаются заключенные и торопливо наполняют жестянки пищей для тысяч своих товарок.

Вблизи домов попадаются колодцы, пруды или ручьи, и счастливая группа, раньше других окончившая сбор, моется или стирает белье.

Сборщицы крапивы каждый день выбирают новый маршрут. Они исходили все дороги вокруг Биркенау, познакомились с его ближайшими окрестностями. По левую сторону межлагерной дороги – два самых старых участка, застроенные каменными бараками, один – для женщин, другой – для мужчин, по правую сторону дороги – длинными, узкими полосками тянутся многочисленные лагеря. Кто в них живет, для кого они предназначены – неизвестно.

В одном из них видны люди. На земле, сырой даже в погожие дни, с пятнами непросыхающей грязи в колдобинах, стоят кое-как сколоченные бараки. Из-за них выглядывают цыгане в широкополых шляпах и сапогах, сохранившие атрибуты своей цыганской красоты в виде курчавых волос, черных усиков и трубок. У них ничего не отняли при поступлении в лагерь. Тут же – их женщины в пышных цветастых юбках, в облегающих грудь ярких корсажах, с ожерельями из бус и нанизанных на цепочки золотых монет, с тихо позвякивающими серьгами в ушах. Цыганки невероятно грязны. Вряд ли они снимают свои атласные и шелковые наряды, укладываясь вечером рядом с мужьями, вряд ли моют свои смуглые тела и расчесывают иссиня-черные волосы. Среди них бегают дети. Совсем маленькие, полуголые, в шапках черных волос, и побольше, нарядные, как родители. Цыгане – дети лесов и полевых дорог – народ без родины.

Пренебрегая запретами эсэсовцев, они подходят к самой проволоке, чтобы разглядеть идущих мимо женщин. Что-то громко объясняют на своем непонятном языке, о чем-то спрашивают; их выразительные лица отражают самые различные чувства.

Женщины идут дальше, приближаются к лесистой части лагеря, называемой Бжезинкой. Минуют громады крематориев, глядя в их открытые двери.

С каким странным чувством выходишь на поле, то самое поле, куда вывозят пепел. Ноги с опаской ступают по светло-серой поверхности, с которой вздымается ветром легкая пыль. Вот они, люди, среди которых ты стоял на поверке еще несколько месяцев тому назад, люди, которые хотели жить. Здесь, на поле, рассыпан пепел тысяч сожженных, и теперь к твоим ногам пристает человеческий прах.

Опасно ходить так, заглядевшись на убегающие меж деревьев тропинки, перелески, на утопающие в садах дома. Опасно, втянувшись в размеренный ритм работы, среди глубоких раздумий, навеянных солнечными днями, забыть хотя бы на мгновение о проволочных заграждениях, за которые нужно вернуться.

Если тоска достигла предела и способна заглушить рассудок, куда безопаснее вообще не покидать лагеря. Это единственный способ избежать безумного шага, на который соблазняет тебя все вокруг.

У кого не хватает сил устоять перед удивительным ощущением, что разбуженная весной земля зовет тебя, что трава, звенящая от пения кузнечиков, манит повалиться в нее и уже не возвращаться за колючую проволоку, что надо довериться самой природе и голосу животного инстинкта, который толкает вперед, в сторону деревьев, гор, виднеющихся на горизонте и живущих где-то там, вдали, людей, – тому лучше вовсе не выходить из лагеря. Потому что, забывшись, он может пойти куда глаза глядят, навстречу желанной свободе.

Ему лучше вцепиться руками в лопату или тележку, взяться за любую работу внутри лагеря, где вид облезлых бараков ни на мгновение не даст ему забыть, что он в концентрационном лагере. Так, без иллюзий и горьких побуждений,