Дмитрий Олейников - Бенкендорф Страница 38

При всём этом «беспокойная ложа» беспокойств политических не доставляла. Вхожий в неё министр полиции и генерал-адъютант А. Д. Балашов именно в 1810 году лично призвал к себе управляющих петербургскими ложами и добился согласия «доставлять в министерство полиции ежемесячные отчеты о всём происходящем в собраниях их, которые сам несколько раз посещал»113.

Александр I в то время был прекрасно информирован о деятельности масонов. Вот приводимый в мемуарах Я. де Санглена (управляющего упоминавшейся Особой канцелярией Министерства полиции) его диалог с императором:

«— Вы франкмасон или нет?

— Я в молодости был принят в Ревеле; здесь, по приказанию министра, посещал ложу “Астрея”.

— Знаю; это ложа Бебера. Он честный человек; брат Константин бывает в ложе его. Вам известны все петербургские ложи?

— Кроме ложи “Астреи”, есть ложа Жеребцова, Шарьера и Лабзина.

— Сперанского ложу вы забыли?

— Я об ней, государь, никакого понятия не имею…

— Балашов сам вступил в ложу Жеребцова.

— Знаю, государь, от самого министра, и удивляюсь, каким образом министр полиции принят в сотрудники и собраты.

Государь засмеялся. <…>

— Почему не вступили вы в ложу Жеребцова?

— Я предпочёл ритуал немецкий. Он проще; французский слишком сложен, театрален и не соответствует настоящей цели франкмасонской»114.

Сам М. М. Сперанский, находясь на вершине своего положения, составлял для Александра записку, «которая обеспечила бы государю более благотворное влияние» на масонство, и даже пытался создать единую «масонскую конституцию». Масонство в России переживало расцвет.

Однако ложа Жеребцова постепенно стала всё больше замыкаться на внешних, церемониальных сторонах обрядности. Рассматривая акты ложи, министр народного просвещения писал: «Учения масонского в них мало, и предмету нет никакого, в чём сами начальники согласуются; признавались мне, что они определительной цели не имеют и тайны масонской никакой не ведают»115. Даже если предположить, что это был хитрый масонский манёвр и «братья» высших степеней обладали другими, таинственными намерениями, Бенкендорф не достиг такого уровня посвящения, чтобы знать о целях ложи больше, чем знал министр. В результате его желание активно действовать «на пользу царю и Отечеству» не находило достаточной реализации внутри масонской системы. Выход из образовавшегося тупика был уже привычным: Бенкендорф направился туда, где служба на благо Отечества была понятна и почётна, — в действующую армию.

В конце 1810 года в Петербург приехал М. С. Воронцов. Он как бы «сменял» Бенкендорфа в Молдавской армии во время прошедшей кампании, на протяжении которой успешно командовал полком — по крайней мере до тех пор, пока не заболел весьма распространённой в войсках молдавской лихорадкой. Получив два месяца отпуска на лечение, Воронцов провёл их в столице, а когда собрался обратно, то пригласил Бенкендорфа поехать вместе. Император Александр не возражал (тем более что Репнин, так и не пропущенный французами в Испанию, вернулся в Петербург), и весной 1811 года друзья отправились на юг, в весёлое и необременительное путешествие, конечным пунктом которого был театр военных действий с Турцией.

За время отсутствия Бенкендорфа русская армия добилась некоторых успехов. Сменивший Багратиона молодой и многообещающий генерал H. М. Каменский, один из любимых учеников Суворова, одержал несколько звучных побед. Он овладел важными дунайскими крепостями, в том числе не давшейся Багратиону Силистрией. Теперь Россия утвердилась в дунайских княжествах Молдавии и Валахии, а также на важнейшем оборонительном рубеже Оттоманской империи — Дунае. Впрочем, война была далеко не закончена: впереди высились Балканские горы — ещё один турецкий защитный пояс, к району боевых действий перебрасывалась главная ударная сила Турции — армия великого визиря. А русская Молдавская армия уменьшилась почти вполовину: часть войск была переброшена к западным границам, чтобы подготовиться к войне с Наполеоном, которая стала неизбежной.

В таких условиях мир с Турцией был для России жизненно необходим. Но добиться его без решительных военных побед было невозможно: турки считали, что первым мира просит тот, кто слабее. Именно в 1811 году султан Махмуд надеялся, как писал военный историк Михайловский-Данилевский, «более, нежели когда-либо, пожать плоды своего упорства». К тому же Наполеон упрашивал: не мириться с Россией ни в коем случае! Император Франции не мог открыто признаться в задуманном разрыве с Россией, однако о приближении этого конфликта говорила уже вся Европа. Вопрос был только в сроках.

В этот критический момент главнокомандующий H. М. Каменский внезапно умер. Бенкендорф застал его в агонии… (Словно какой-то рок висел над русскими командующими в ту войну: в 1807 году, накануне перемирия, скончался генерал И. И. Михельсон, известный как «поразитель полчищ Пугачёва»; в 1809-м в мир иной отправился фельдмаршал Прозоровский, и вот теперь армия оплакивала Каменского.)

Александр, понимавший всю необходимость скорейшего окончания войны, принял решение доверить Молдавскую армию М. И. Кутузову — не только как военачальнику, но и как знатоку Турции: генерал провёл там немало времени на дипломатических должностях.

Кутузов прибыл к армии 7 апреля 1811 года. К тому времени Бенкендорф уже осуществил небольшую, но успешную боевую операцию. Он принял под своё командование Старо-ингерманландский полк, расквартированный вместе с 34-м егерским полком в крепости Ловча, далеко впереди главной линии Молдавской армии, в предгорьях Балкан, примерно в 70 верстах за Дунаем. Старинный болгарский город должен был стать опорным пунктом в намеченном Каменским наступлении за Балканы. При новом командующем планы изменились, и Бенкендорф повёл полки из Ловчи назад, на соединение с главными силами. Идти пришлось «через неприятельскую землю» — без карт, без артиллерии, не имея ни единого кавалериста для разведки. Тем не менее задача была выполнена: полки пришли к Дунаю, к покорённой Каменским крепости Рущук, ставшей пунктом сбора разбросанных по широкому фронту частей.

Объединение сил стало первой частью плана Кутузова. Главнокомандующий понимал, что защищать всю тысячекилометровую линию вдоль Дуная с доставшейся ему 46-тысячной армией невозможно. Он оставил небольшие отряды на флангах и сконцентрировал главные силы у Рущука. Теперь ему нужно было спровоцировать турок на переход от осторожной тактики к активным наступательным действиям.

Дипломатически тонкими средствами Кутузов намекнул новому великому визирю Ахмет-паше о своей «слабости»: он написал турецкому командующему учтивое письмо (вспомнив дружеские отношения в давние константинопольские времена), в котором завёл речь о необходимости мира. Одновременно Кутузов велел войскам придерживаться «скромного поведения», чтобы этим подтолкнуть 70-тысячную турецкую армию к решительному наступлению.