За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень Страница 37

– Вот не зря ж говорят: живучая, как кошка!

Даже сама себе имя придумала. Когда с ней разговаривали, она отвечала грустно:

– Мук…

– «Жизнь моя, – говорит, – сплошная мука», – засмеялся новый кошкин хозяин, и кису прозвали Мукой.

Рассказ, получивший название «№ 13. – Дом Эльпит-Рабкоммуна», Ирина даже бесплатно несколько раз перепечатала, чтоб можно было всюду разослать. Говорила:

– Вы будете великим писателем, Миша. Поверьте моему чутью. «В маленькой печечке танцевал огненный маленький принц, сжигая паркетные квадратики». Это чудесно! Не забудьте потом подсказать биографам, пусть напишут, что ваши первые сочинения перепечатывала графиня Каменская.

Позвольте, что еще за графиня? Самая настоящая, причем генеральская дочка, выпускница Смольного института благородных девиц, в замужестве фон Раабен. Брат мужа служил агитатором в Добровольческой армии и бежал в Сербию, а сам Евгений Валентинович скрывался от ЧК, и бездетная Ирина Сергеевна сторожила их шестикомнатную квартиру на Тверской, расположенную в трех минутах ходьбы от дома Пигита. Работала машинисткой в разных изданиях, однажды познакомилась с Булгаковым в Главполитпросвете, он жаловался, что его намереваются выселить из квартиры, в которой он только что поселился с больной женой, и в разговоре как-то само собой мелькнуло имя Крупской. На другой день он пришел к ней домой с готовым письмом и стал читать вслух:

– «Председателю Совнаркома Владимиру Ильичу Ленину. Уважаемый Владимир Ильич! Обращаюсь к Вам, бывший врач, а ныне литератор Михаил Булгаков. Недавно я приехал в Москву, чтобы работать здесь, где трудитесь во благо Отечества Вы. Сейчас имею должность в Главполитпросвете и могу немного прокормить себя и больную жену. Но в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос о комнате. Человеку нужна комната. Без комнаты человек не может жить. К счастью, муж моей сестры имел комнату и, уезжая работать в Киев, завещал ее нам с женой. И мы поселились. Но, к несчастью, жилтоварищество не только отрицает мое право прописаться в этом жилье, но и требует, чтобы я немедленно его покинул. Негодяй председатель в барашковой шапке и его сподручные кричат на меня: “Вылетайте, как пробка!” Но, дорогой Владимир Ильич, уверяю Вас, что я не пробка, а человек. И я не могу спать на бульваре или на газовой плите вдвоем с женой, как предложили мне одни добросердечные люди. Меня съедало отчаяние, когда ко мне пришли и заявили, что выставят нас с женой при помощи милиции. Я пытался оперировать фактами, что, в отличие от других жильцов, постоянно устраивающих в нашей коммунальной квартире пьяные гладиаторские бои, мы с женой не пьем, живем тихо-мирно. Но в ответ я слышал все ту же пробку. Тогда я впал в остервенение. Нарочно зажег толстую венчальную свечу с золотой спиралью и под ее светом пишу Вам. Свеча плачет восковыми слезами. Я не пробка, Владимир Ильич, нет, не пробка, и прошу Вас распорядиться, чтобы жилтоварищество прописало меня на площади 18 метров в комнате квартиры № 50, Большая Садовая, 10. Написав сие послание, я обессилел и, уснув, увидал Вас во сне. Вы сидели в кресле за письменным столом в круге света от лампы и смотрели на меня. Я же сидел на стуле напротив Вас в своем драном полушубке и рассказывал про звезды на бульваре, про венчальную свечу и председателя жилтоварищества. Слезы обильно струились из моих глаз. Выслушав меня, Вы сказали: “Так… так… так…” Потом позвонили: “Дать ему ордер! Пусть сидит веки вечные в комнате и пишет там стихи про звезды и тому подобную чепуху. И позвать ко мне этого каналью в барашковой шапке. Я ему покажу пробку!” Привели негодяя. Толстый председатель плакал и бормотал: “Я больше не буду…” Прошу Вас, Владимир Ильич, сделайте так, как оно увиделось мне в вещем сне!»

Комната Михаила и Татьяны Булгаковых в коммунальной квартире № 50 на Большой Садовой, 10

[Фото автора]

Выслушав, Ирина Сергеевна от души хохотала. Потом села за машинку, и они вместе составили лаконичное и несмешное письмо. Булгаков передумал и решил переписать от руки:

– Так сердечнее.

Главполитпросвет, в котором он тогда работал, располагался в пышном и величественном здании бывшего страхового общества «Россия», а председателем Главполитпросвета являлась жена адресата, и именно это давало надежду на то, что письмо не останется без внимания. Булгаков записался на прием и, что удивительно, довольно быстро получил аудиенцию. Серым осенним днем он вошел в кабинет. Крупская договорила с кем-то по телефону, вышла из-за стола, грустная, оплывшая, в какой-то стертой кацавейке, и внимательно вперилась в жуткий булгаковский бараний полушубок, о котором он говорил: «лохматая дрянь, заменяющая мне пальто, одеяло, скатерть и постель».

– Вы что хотите? – спросила она.

– Я ничего не хочу на свете, кроме одного – карточки жилтоварищества. Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме председателя Совета народных комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это заявление.

Он вручил ей письмо. Надежда Константиновна прочитала и строго произнесла:

– Это что же, такую штуку подавать председателю Совета народных комиссаров?..

Шапка выпала из руки несчастного. Показалось, что дальше Крупская скажет: «Ну ты и сволочь! Мало того, что за белых воевал, статейки поганые против нас строчил, да еще и улучшения жизни себе просишь, мерзавец!»

– Что же мне делать? – пробормотал он жалобно и не сдержал арлекина, дернулся плечом и шеей.

– Ничего, – ответила она.

И, сам не свой от счастья, он вышел из ее кабинета, неся послание Ленину, на котором сбоку красными чернилами светилось: «Прошу дать ордер. Ульянова (Крупская)». Тотчас его прожгло стыдом: он забыл поблагодарить ее! Но уже входили другие люди, и он не отважился вернуться.

А через десять минут, чувствуя себя Александром Невским, на белом коне въезжающим в Новгород после победы над тевтонцами, он входил в прокуренное домоуправление. Там сидели недобитые враги. Видя его торжествующим, они заквакали:

– Как?

– Вы еще не…

– Как пробка?

– Как пробка? – мрачно усмехнулся триумфатор. – Как пробка? Да? – он вынул лист со светящейся красной подписью и выложил перед негодяями на стол. В тишине стучали на стене ходики, и он ради любопытства подсчитал: ровно три минуты барашковые шапки склонялись над листом с фамилией «Ульянова», в скобках «Крупская».

– Улья..? – спросил придавленно председатель. Еще две минуты гробового молчания. – Иван Иваныч… Выпиши… им, друг, ордерок.

– Как пробка! – торжественно припечатал новый законный жилец.

На другой день Ирина Сергеевна зазвала его к себе домой на чай, настоящий, не белый, да с сахарином и с черствыми сухариками. Глядя на ее очаровательное удлиненное