Рассказы змеелова - Василий Иванович Шаталов Страница 37

В комнате тускло горела лампочка. Напротив меня спал Олег. У входа, прислонившись к стене, дремала сестра. Я попробовал повернуться на бок и не смог. Я так был болен и слаб. Укушенная рука одеревенела. Сердце бешено стучало.

И в эту минуту — помимо моей воли — пришла ясная мысль, что я умираю, что смерть моя неотвратима. Я так испугался этой мысли, что весь покрылся испариной, и сердце сжалось от тоски.

«Человеку, ко всему равнодушному или совершившему какой-то подвиг, — думал я, — наверно, легче умирать. А ведь я так люблю жизнь и связан с нею тысячей невидимых нитей: за какую ни потяни — одинаково больно. И вот теперь эти нити — все до одной — будут оборваны, и я уйду во мрак и тишину».

А ведь раньше я вообще о смерти не задумывался. Мне всегда казалось, очевидно, так же, как и большинству людей, что жить я буду вечно. И если кто умирал из родственников, близких или знакомых — даже тогда я относился к смерти, как к чему-то постороннему, не реальному и был почти уверен, что ко мне она не придет. А если и придет, то это будет не скоро, должно быть, тогда, когда я состарюсь настолько, что жизнь для меня уже не будет представлять какой-либо ценности, и мой переход к праотцам совершится тихо-спокойно, без особого драматизма.

Но вот произошел несчастный случай, — и смерть уже ждет меня. Она пришла неожиданно, когда по инерции молодости, я все еще думал, что у меня все впереди. Однако мысль о смерти, вихрем влетевшая в сознание, отсекла это будущее, а с ним все мои надежды и мечты. Только прошлое осталось со мной — длинная вереница прожитых лет, итог пройденного пути.

Ну и каков же этот итог? — пытался я разобраться. — Дает ли он право быть довольным собой и спокойно встретить свой последний час?

Да. Я хорошо учился в школе и вузе. Был храбрым солдатом, ходил в атаки под Кёнигсбергом и тяжело был ранен в живот. Госпитальные врачи приложили немало сил, чтобы вернуть меня к жизни.

Кончилась война, и я занялся посильным для себя делом. Добывал змеиный яд, помогая в борьбе за здоровье человека, отдавал свои знания и опыт юннатам.

И это, к сожалению, всё. Да. Всё.

А где же научный успех? Где брошенные векам плодовитые мысли? Гением начатый труд?

Их нет и никогда не будет.

Всю жизнь я стремился к знаниям. И что же я узнал о земле, об окружающем мире, о вселенной, о существующих законах, выраженных языком цифр и иероглифами точных наук, об искусстве, литературе?

Очень мало. Почти ничего. Скорее всего я лишь пригубил или же сделал несколько глотков из золотой чаши познания. А ведь мне уже под шестьдесят. Да. Почти шестьдесят!

Почему же так получилось? — допрашивал я себя, желая докопаться до истины. А истина была проста и ясна, как день: в повседневной суете, в мелочных заботах я не очень ценил фактор времени, многое откладывал на «после», на «потом», усыпляя себя мыслью, что спешить некуда. И только, кажется, теперь я понял по-настоящему одну из мудрейших житейских истин: «Кто не идет вперед, тот идет назад».

Удивительное здесь в том, что третьего положения нет. Значит, стоя на месте, ты уже идешь назад. А надо было спешить. Опыт великих людей показывает, что даже за короткую жизнь можно многое успеть.

На этом мои мысли оборвались и я уснул тревожным сном.

Утром меня разбудил негромкий разговор врача и медицинской сестры Энегуль, стоявших около моей кровати. Между прочим, в речи доктора я уловил слово «олер», относившееся ко мне. Что означает «умрет».

Я открыл глаза и глухо, сухим, не послушным языком сказал по-туркменски, что умирать пока не собираюсь.

— Ах, яшули[6]! Прошу меня простить. Я и не знал, что вы так хорошо владеете нашим языком. Ну, как вы чувствуете себя? Что с вашей рукой?

Я показал руку. Опухоль опала. Но чернота еще не прошла. Затем были измерены температура, давление и пульс.

— Откровенно говоря, — сказал врач, — ваше состояние было очень тяжелым. И я рад, что вам стало легче. Но еще один сердечный укольчик вам не помешает.

Когда врач и сестра ушли, ко мне подсел Олег Павлович.

— Ну как, старина? — весело сказал он, желая меня ободрить.

— Спасибо, теперь лучше, — ответил я. — Только вот жаль с охотой не повезло. Ты уж прости меня…

— Какой вздор! — обиделся Олег. — Было бы здоровье… Охота от нас никуда не уйдет. Поедем еще, только скажи, когда выступать?..

Немного помолчав, я сказал:

— Фаину видел в бреду.

— Кого? Фаину? Какую Фаину? Ах, да! Ты ведь о ней говорил… Ну, и что? Звала к себе?

— Нет. Ни одного слова не произнесла. Только глядела на меня. Сколько во сне ни вижу, всегда молчит.

— Такими покойники и должны быть. О чем им говорить?

Потом я попросил Олега принести зеркало. Я взглянул в него и себя не узнал. Лицо было желтое, как воск. Глаза запали, нос заострился.

— Ну, как? Хорош? — улыбался Олег.

— Лучше некуда, — возвращая зеркало, ответил я.

— Да, брат. Укус был смертельный, — серьезным тоном заметил Олег, — и если бы не помощь врача и твой организм…

В это время отворилась дверь и явилась сестра Энегуль, неся на подносе две большие пиалы со свежим бараньим супом — шурпой. Первый раз я поел за последние пять суток. Поел с огромным аппетитом и сразу почувствовал, как прибавились силы.

Прошло еще двое суток, и мы вернулись в Ашхабад.

ДЕТСКИЕ СЛЕДЫ

Однажды ночью из Фирюзы я возвращался в Ашхабад.

Не много в Туркмении таких живописных мест, как эта Фирюза. Здесь, в каменной пригоршне гор, под сенью вековых платанов прячутся дачные домики, спальные корпуса санаториев, пионерские лагеря и дома отдыха. Прекрасны здесь чистый воздух, сады, парки, горы и соловьи.

В самом конце долины, проскочив мост через речку Фирюзинку, автомашина влетела в темное ущелье. Плавно приседая на рессорах, она мчалась на большой скорости, не сбавляя ее даже на крутых виражах.

Ущелье гудело от шороха шин.

Изредка я открывал глаза и видел, как мощный свет нашей «Волги» то ударится о каменный выступ утеса, то, отбросив ночную темень, вдруг откроет белесое полотно асфальтовой дороги, то вспыхнет и просверкает белым