Бисмарк - Николай Анатольевич Власов Страница 36

видны в его мемуарах. В беседе с Вильгельмом он постарался отговорить регента от принятого решения[243]. В частных посланиях Бисмарк и вовсе не стеснялся в выражениях. Густаву фон Альвенслебену[244] он писал, что у него «желчная лихорадка по поводу Петербурга»[245]. А в письме сестре он охарактеризовал свое положение как «выставлен на Неву»[246] (непереводимая игра слов: kaltstellen в немецком языке означает и «устранить, отправить в отставку», и «выставить на холод»). Досаду Бисмарка можно понять: его убирали с того участка «дипломатического фронта», который он считал наиболее важным как для Пруссии, так и лично для себя. Тем не менее в данном случае мы не должны трактовать мотивы принца-регента слишком прямолинейно и видеть здесь простое стремление отправить неугодного дипломата как можно дальше. Вильгельм назначал Бисмарка на пост, для которого тот, по его мнению, подходит лучше всего, и не кривил душой, говоря, что отношения с Россией очень важны для Берлина. И действительно, три года, проведенные в Петербурге, стали важным этапом в процессе становления Бисмарка как политика европейского масштаба.

Перед отъездом в Россию новый посланник не терял времени даром. Свое пребывание в столице Пруссии он использовал для встреч и бесед с самыми разными людьми. Бисмарк совершенно не собирался отказываться от попыток активно влиять на германскую политику своей страны. Поэтому среди его собеседников оказался Ганс Виктор фон Унру[247] — один из самых видных деятелей немецкого либерального и национального движения того времени. По воспоминаниям самого Унру, Бисмарк начал разговор с того, что эффектным жестом отшвырнул свежий номер «Крестовой газеты», заявив, что это издание лишено даже капли прусского патриотизма. Далее он долго говорил о враждебной политике, которую по отношению к Берлину проводит Вена, и о проавстрийских симпатиях правителей малых германских государств. «По его твердому убеждению, Пруссия полностью изолирована. У нее есть лишь один союзник, если она сможет привлечь его на свою сторону. Я с интересом спросил, какого союзника имеет в виду Бисмарк. Он ответил: «Немецкий народ!» Видимо, у меня было ошарашенное выражение лица, поскольку Бисмарк рассмеялся. Я объяснил ему, что меня изумила не мысль сама по себе, а то, что я слышу ее из его уст. «Ну, что Вы думаете, — возразил Бисмарк, — я все тот же юнкер, что и десять лет назад, когда мы познакомились в парламенте, но я должен был бы не иметь ни глаз, ни рассудка, если бы не осознавал реального положения дел»[248]. В ответ Унру заверил своего собеседника, что в таком случае с удовольствием видел бы его прусским министром. Так закладывался фундамент будущего альянса между Бисмарком и немецким национальным движением — альянса, основанного на совпадении тактических целей сторон. Однако прорастут ли семена, брошенные в политическую почву в тот мартовский день 1859 года, было пока неизвестно.

Спустя несколько дней после беседы с Унру Бисмарк отбыл в Петербург. Прямое железнодорожное сообщение между двумя столицами тогда еще отсутствовало. Поездом удалось добраться только до Кёнигсберга, а путь оттуда до Пскова, где начиналась линия российской железной дороги, пришлось проделать на санях. Путешествие оказалось достаточно утомительным, тем более что и русский климат показал себя с самой суровой стороны. 29 марта Бисмарк прибыл в столицу Российской империи и разместился в гостинице Демидова на Невском проспекте.

Еще один устойчивый миф, касающийся этих событий, заключается в том, что Бисмарк якобы стал узнавать Россию «с чистого листа». Он полностью не соответствует действительности. Более того, к моменту прибытия в Петербург у нового посланника было уже достаточно сформировавшееся представление о стране, в которую его назначили. На его формирование оказали влияние несколько источников. Во-первых, Бисмарк уже пересекал российскую границу: в 1857 году он предпринял большое путешествие по берегам Балтики с целью поохотиться на разную дичь. Помимо Швеции, он заехал в Курляндию к своим тамошним знакомым. Конечно, балтийские провинции являлись не самой типичной частью России, но определенный опыт был все же получен. Вторым источником стало общение с российскими подданными, в первую очередь представителями остзейского дворянства, составлявшими значительную часть военной и административной элиты Российской империи. Речь идет не только об уже упоминавшемся графе Александре фон Кейзерлинге, но и о многих других российских немцах, с которыми Бисмарк встречался во время их поездок в германские государства. Кроме того, прусский посланник во Франкфурте неоднократно активно взаимодействовал с российскими дипломатами (и составил о них, а в особенности о князе Александре Горчакове, весьма нелестное мнение[249]). Наконец, не стоит забывать и о том, что Бисмарк прочел много книг по истории и политике европейских стран и народов. В результате в Петербург 44-летний дипломат прибыл с уже сложившимся образом России, который затем существенно дополнялся и уточнялся, но принципиально не менялся. Забегая немного вперед, нужно сказать, что в общем и целом этот образ соответствовал стереотипным представлениям об империи Романовых, существовавшим в Западной Европе в середине XIX века.

На третий день пребывания нового посланника в российской столице, 1 апреля 1859 года, его принял император. Аудиенция продолжалась необычайно долго — целых два часа. Александр II симпатизировал Пруссии, к тому же его мать — еще здравствовавшая на тот момент вдовствующая императрица Александра Федоровна — приходилась родной сестрой королю Фридриху Вильгельму IV и принцу-регенту Вильгельму. Однако «пруссофилию» российского императора не стоит и преувеличивать; его знаки внимания в адрес прусского посланника были продиктованы в первую очередь политическими соображениями. После поражения в Крымской войне российское руководство искало пути выхода из международной изоляции. Первым из них являлось сотрудничество с Францией, и в конце 1850-х годов в отношениях Петербурга и Парижа действительно наступил медовый месяц. Однако сближение имело свои пределы, поскольку Наполеон III явно не был готов пересмотреть унизительные для России статьи Парижского мира. Вторым путем стало сближение с Пруссией — единственной великой державой, которая заняла во время Крымской войны более или менее дружественную по отношению к России позицию. В Петербурге имелись сторонники как первого, так и второго варианта. Объединяла их обида на Австрию, с точки зрения российских политиков отплатившую черной неблагодарностью за спасение Габсбургов во время Венгерской революции 1848–1849 годов. Именно поэтому Бисмарк встретил в Петербурге радушный прием. «Общество приятно и хорошо воспитано, — писал он брату 8 мая, — и после франкфуртской грызни это настоящий отдых, иметь дела по службе с приятными людьми»[250]. Прусский посланник стал непременным участником придворной жизни, часто удостаивался аудиенции у императора и вдовствующей императрицы, ставшей его настоящей покровительницей. Описывая в одном из донесений