Булгаков на пороге вечности. Мистико-эзотерическое расследование загадочной гибели Михаила Булгакова - Геннадий Александрович Смолин Страница 35

поступающая в дома и квартиры российского обывателя информация о том, что делается в стране и на земном шаре. Мне стало противно наше общество, ежедневно упивавшееся бесконечными ток-шоу, близко к сердцу принимавшее перипетии очередного любовного романа Аллы Пугачёвой и исступлённо заклинавшее себя от такой напасти, как «террористическая угроза» от кого бы она не последовала. Повсюду я встречал людей, которые искренне верили, что темные и злые силы лично к ним не имеют никакого отношения и существуют за пределами их телесных оболочек. Таким людям постоянно требовался козел отпущения – то кавказцы, то скинхэды. Или цыгане. Но это был мой народ. И моя страна. Ограниченность моих соплеменников повергала меня в шок, а их великодушие трогало до слез.

Находясь на военной службе, я ужасно ненавидел всякую писанину. Раздраженное данным обстоятельством начальство неоднократно высказывало мне в связи с этим крайнее недовольство. У меня постоянно возникали проблемы с составлением отчетов о выполнении заданий.

Скажу честно, усаживаясь за письменный стол, я начинал изнывать от скуки. Так что судьба вдоволь посмеялась надо мной, направив мой талант и способности по журналистской стезе.

Кое-что мне начало открываться лишь теперь, и, прочитав рукопись, полученную от Эдуарда Хлысталова, я лишний раз убедился в этом. Так, например, я намеревался с помощью печатного слова поведать людям правду, а вместо этого выстроил из слов глухую стену между своим пассивным самосознанием и способностью принимать решения и действовать. Неожиданно (и только сейчас!) я понял, что десять лет отсиживался за воздвигнутой мною стеной, прятался за словами. И еще я увидел, как далеко ушел от себя прежнего – оптимиста, мечтателя, тупоголового романтика, исповедующего независимость. В какие дальние дали пробивался я, не знаю. Зато был стопроцентно уверен: я неукротимо шёл только вперёд! И вот неожиданная удача: мне повстречались такие же, как я, неуспокоенные люди – носители сенсационных документов, информации и артефактов. И я пришёл к логическому и очевидному выбору: надо докопаться до сути тайны, тайны жизни и смерти Булгакова. Спасибо Эдуарду Хлысталову, его беседам со мной и его манускриптам – всё это помогло мне разрушить стену, которую я виртуально выстроил, отгородившись от жестокой и страшной правды жизни.

Во мне пробудилось давно забытое и кажущееся эфемерным ощущение победы: я обрёл в жизни цель…

Я тут же сел за стол и написал Эдуарду Хлысталову письмо, в котором сообщал, что прочел переписку профессора Владислава Сахарова и доктора Николая Захарова и теперь хотел поработать с документами, книгами и необходимой литературой. Подчеркнув, что прочитанное мною произвело на меня глубокое впечатление, поинтересовался у Хлысталова о возможности встретиться с ним немедленно, как только позволит время. Затем выдвинул ящик стола, выгреб ворох почтовых открыток, выбрал одну – с репродукцией картины «Возвращение блудного сына». Сюжет и тональность полотна художника мне показались наиболее подходящими. Я бросил последний взгляд на открытку, вложил ее в конверт и усмехнулся, вспомнив о своих планах с головой погрузиться на целых два-три месяца в море книг, рукописей и ксерокопий.

Я тут же отправился до ближайшего почтового ящика.

Через пару дней, вернувшись домой, я включил автоответчик телефона и, к своему удивлению, услышал голос Эдуарда Хлысталова. Всё ли со мной в порядке? Я выдернул штепсель из розетки и закрыл глаза. Веки горели – слишком долго я обходился без сна.

Я подошёл к письменному столу, глубоко задумался…

В моей голове уже начала плестись паутина изощрённейшей лжи, правдоподобнейшего обмана. Мне требовалось время, чтобы взять быка за рога, то есть выйти напрямую на зашифрованную загадку жизни и скоропалительной смерти писателя Булгакова». Главный редактор, мой дражайший шеф, подарил мне еще две недели, но, безусловно, мне нужен был куда более долгий срок. Следовательно, я должен компенсировать это болезнью. Не взаправду, конечно, а симулировать нечто такое, что заставило бы моих врачей дать мне официальное освобождение от работы. И не на каких-нибудь четырнадцать дней, а, к примеру, месяца на два, если не больше.

Оставалось выяснить, какое продолжение возымеют события, описанные в в старой переписке, как проявят себя в нынешних условиях все эти документа, факты, навязчивые видения, угрозы, а также тайные и неведомые силы. Нужно было одним махом прекратить этот бег от самого себя.

Не знал я только одного: до какой степени всё это запутано и, по всей видимости, сплетено в один клубок…

Тема Булгаков

«Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для седьмого чувства».

Н. Гумилев, поэт

На протяжении десяти суток я день и ночь занимался тем, что читал и делал выписки из произведений Булгакова, его дневниковых записей и книг разных авторов о Михаиле Афанасьевиче Булгакове.

Вообще-то я всегда жил сам по себе, эдаким нечаевским «полу-волком-полусобакой», избегающим разгульные компании, шумных вечеринок, череды застолий. Но никогда прежде я не отгораживался от мира своеобразной берлинской стеной так, как сейчас. Я стал вести жизнь настоящего затворника. Спал по два-три часа в сутки, просыпался рано утром, выпивал несколько чашек крепкого индийского кофе и усаживался за работу: читал о Булгакове все, что удалось взять в библиотеке легально или вынести оттуда тайком – попросту говоря, украсть.

Первые три недели я покидал свое жилище лишь в тех случаях, когда требовалось взять новую книгу, купить что-нибудь из еды или навестить моего беспрерывно пьющего чай с зефиром в шоколаде – «Шармель» – своего лечащего врача Светлану Николаевну, чтобы та продлила больничный лист. Недуг, которым я козырял перед доктором, был немудрен: я жаловался на острую боль в пояснице. Для медиков нет на свете задачи труднее, чем поставить точный диагноз по симптомам, которые я указывал.

Мои исследования захватывали меня с каждым днем все больше и больше. Я имел большой опыт аналитической работы, приобретенный на службе в СВР, умел делать дело, окружив себя тишиной и тайной. Этот опыт мне здорово помогал.

Я открыл, что, спустя тридцать лет после смерти Булгакова о нем накопилась масса документального материала: напечатанные на машинке и рукописные пачки опусов как опубликованных, так и не опубликованных при жизни произведений. В библиотеке самого Булгакова сохранилось множество книг с его пометками и комментариями на полях. Отдельные строки и абзацы он подчеркивал. После кончины Мастера остались записные книжки, – они содержали не предназначенные для посторонних глаз записи разговоров Булгакова с друзьями на протяжении последних лет жизни. Были обнаружены также бумаги, которые Булгаков тщательно прятал от чьих-либо взглядов, и среди них