Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель Страница 33

— Пора ехать на юг, — шепнула она Дмитрию на ухо.

Он крепко прижал ее к себе. И это был более чем красноречивый ответ.

Глава третья

Каждый раз, переступая порог дома номер двадцать три на рю Ла Боэси, Мися поражалась перемене, произошедшей с Пабло Пикассо. Его квартира уже не имела ничего общего с несколько захламленной мастерской талантливого художника, где одно любовное приключение спешило сменить другое, где завсегдатаями были более или менее удачливые и в большинстве своем некредитоспособные, иногда откровенно несчастные, но жадные до дискуссий друзья. Она превратилась в роскошную резиденцию модного живописца. Его галерист и спонсор Поль Розенберг три года назад снял для него эту квартиру поблизости от своей галереи. Это был своеобразный свадебный подарок, знаменующий начало новой жизни Пикассо с прекрасной Ольгой.

На его необыкновенной работоспособности изменение жилищных условий никак не отразилось. Чего нельзя было сказать о личной жизни Пикассо, которая в последнее время служила источником разного рода сплетен. Поговаривали, что он начал отдаляться от жены. Возможно, это было связано с супружеской четой Мерфи из Нью-Йорка, в недавнем времени присоединившейся к их компании: Сара Мерфи стала проявлять к Пикассо особый интерес. А может, его поведение объяснялось беременностью Ольги. В начале месяца та наконец родила сына, который должен был сделать их счастье совершенным. Но друзья опасались, что появление в семье младенца может привести к еще большему отчуждению между супругами или и в самом деле спровоцирует Пикассо, известного своей беспощадностью в любви, на новый роман.

Мися сочла своим долгом лично удостовериться в справедливости этих опасений. Тем более что она должна была наконец увидеть новорожденного и поздравить родителей.

Ей открыла горничная. Приняв у гостьи пальто, девушка проводила ее, нагруженную бесчисленными пакетами с подарками для Ольги и маленького Паоло, в салон, в царство роженицы. Иначе это назвать было трудно: балерина не просто величественно возлежала в шезлонге на горе из шелковых подушек, изящная, бледная, но с сияющими глазами — она к тому же увлеченно разыгрывала драматическую роль матери. Чуть приподняв маленькую белую руку, она обозначила пальцами знак приветствия и указала на стоявшую в углу у камина детскую кроватку на колесиках.

Потрескивающий в камине огонь отбрасывал тени на белые кружевные простынки и на личико младенца. Он по русской традиции был туго спелёнат и напоминал матрешку. Мися знала, что во Франции детей не пеленают, и подумала, что ему, наверное, ужасно жарко. Она видела лишь закрытые глаза и нежные розовые щечки, мерцавшие в отблесках огня, как андалузские апельсины.

— Очаровательный малютка! — повинуясь долгу вежливости, произнесла Мися.

Ей слишком мало было видно, чтобы оценить достоинства или недостатки новорожденного. Она нервно огляделась в поисках стола, на который могла бы сгрузить пакеты. В комнате было невыносимо жарко, и по спине у нее уже градом струился пот. Однако единственный стол занимали маленькая икона, книга и, конечно же, детские принадлежности. Свалив пакеты в одно из кресел, Мися со вздохом сняла шарф.

— Паоло — самый хорошенький ребенок на свете, не правда ли? — спросила Ольга.

— Разумеется, — согласилась Мися.

— Он необыкновенно красив, — продолжала Ольга, словно не слышала ответа Миси. — И наверняка станет умным мальчиком. Он уже сейчас выглядит очень сообразительным, верно?

— Да, Ольга.

— Если бы вы увидели его ручки, вы бы поняли, что когда-нибудь он станет великим художником. Такими руками только писать картины или дирижировать оркестром. Чего-чего, а таланта ему не занимать.

— Несомненно, Ольга.

Беспокойство Миси росло. Может, ей лучше уйти? Она чувствовала, что хозяйка не рада ее визиту. Беседа получалась какой-то однобокой, но ничего особенного в этом не было — Мися хорошо знала Ольгу Пикассо. Она бы с удовольствием наконец села, но хозяйка, вероятно, забыла предложить гостье сесть. Впрочем, в комнате не так уж много подходящей мебели. На втором кресле лежал пеньюар, брошенный так ловко, что вполне мог бы сойти за натюрморт Ренуара. А Мися знала толк в его живописи: в юности она сама ему позировала. Однако, несмотря на эффектность этой детали интерьера, Мисю мало радовала перспектива провести все время своего визита на ногах.

Она раздраженно подошла к окну, взяла со стоявшего там стула книги и переложила их в кресло, к своим пакетам. Потом придвинула стул к шезлонгу Ольги и села.

— Я раньше не думала, что такое крошечное существо можно так любить. У вас нет детей, и вам, конечно же, трудно себе представить, что испытывает женщина после родов…

— Как поживает Пабло? — решительно переменила тему Мися.

— Отец Паоло? — слегка растерянно откликнулась Ольга, словно не сразу вспомнила, о ком идет речь. — Я его редко вижу. Большую часть времени он занят своими картинами или статуями. Он сейчас увлекся скульптурой. Признаться, даже не знаю, как он поживает. Серт, по-видимому, лучше меня осведомлен о нынешнем состоянии и настроении Пабло.

Мися никак не могла понять, что означали странные нотки, звучавшие в словах Ольги. Обиду, стыдили злость? Во всяком случае, слухи о разладе между Пабло Пикассо и женой оказались небеспочвенными. Не случайно он тогда вечером перед замком Терн так раздраженно отреагировал на ее вопрос об Ольге. Ее охватило сочувствие к бедной русской красавице. Хотя весь этот спектакль на тему роженицы показался ей несколько смешным, это все же не давало права новоиспеченному отцу так демонстративно игнорировать жену.

— Я уверена, Пабло нужно еще привыкнуть к новому положению вещей. Мужчинам иногда бывает нелегко освоиться в роли отца, — попыталась она утешить Ольгу.

— Ну да, вам ведь это лучше известно, — прошипела та.

Ну что ж, она скажет Дягилеву, их самому близкому общему другу, что сделала все возможное, но упрямство Ольги оказалось для нее непреодолимым препятствием. И если она так же ведет себя и с Пикассо, то неудивительно, что тот больше времени уделяет работе, чем жене и ребенку. Она приняла решение откланяться не позднее, чем через пять минут. Да, пять минут она еще посидит. Долг вежливости будет исполнен. Но на этом ее миссия заканчивается.

В качестве последней попытки направить мысли Ольги в другое русло и хоть как-то скрасить оставшееся время визита, Мися принялась угощать несчастную упрямцу самой свежей сплетней.

— Коко Шанель собирается отправиться на Ривьеру со своим новым другом…

— Но Стравинский же гастролирует в Испании, — перебила ее Ольга.

— О нет! — рассмеялась Мися. — Она уже дала ему отставку. Ни за что не угадаете, кто ее новый друг!

— Пикассо? — с тревогой спросила Ольга.

— Ну, конечно же нет, голубушка. Полагаю, вы бы знали, если бы ваш муж открыто флиртовал с другой женщиной на глазах у всего общества. — Мися вдруг подумала, что духота в помещении — отнюдь не единственная причина, по которой она обливается потом. — Нет, дорогая моя, не Пикассо. Коко теперь с великим князем Дмитрием Павловичем. Весь Париж говорит об этом.

— О!.. — выдохнула пораженная Ольга.

Мися осталась вполне довольна произведенным эффектом. Наконец-то она снова в своей стихии.

— Они уже целую неделю всюду появляются вместе. Ужинают в «Ритце», а вечера, как известно, не заканчиваются десертом. И во время скандала в честь барона де Бомона он тоже был, так сказать, в гуще событий.

Но упоминание скандала Ольга пропустила мимо ушей: ее, судя по всему, больше интересовал другой аспект этой истории.

— Мне казалось, что Консуэло Вандербильт так энергично стремится ускорить развод с герцогом Мальборо, потому что у нее роман с его высочеством, а вовсе не из-за любовных похождений ее мужа.

Последнее замечание возмутило Мисю, но она не стала возражать. Она была сторонницей четких, недвусмысленных отношений. Этого принципа она придерживалась как в своем первом браке, так и при разводе со своим вторым мужем. Пресловутый любовный треугольник был не в ее вкусе. Поэтому она и осуждала связь Коко со Стравинским.