Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов Страница 32

характерна исключительно для человека. Так, несмотря на протесты защитников животных, общепринятой практикой является демонстрация охотничьих трофеев, будь то чучела или памятные фото с убитой или пойманной жертвой. Точно так же никого не удивляют украшения из клыков, когтей или обрядовая одежда из шкур животных в облике воинов и охотников древности или современных примитивных племен. Экспонирование же частей человеческого тела воином-победителем со временем начинает восприниматься как патология – но не везде и не всегда. Воспроизводство таких жутких практик особенно свойственно для ожесточенных «конфликтов идентичностей», в которых военные противники принадлежат к разным расам, конфессиям и цивилизационным укладам, что помогает пропаганде дегуманизировать образ врага. Так вели себя европейцы в войнах против индейских племен в Америке, американцы против японцев на Тихом океане, хорваты против сербов в югославских войнах и т. д. В этой связи оружие и иная собственность противника представляются допустимым в «цивилизованном» обществе (со времен Греции и Рима) вещественным заменителем, суррогатом человеческих трофеев.

Сакрализация трофеев, наделение объекта некими символическими качествами уже в силу его происхождения, принадлежности поверженному врагу – также явление очень устойчивое во времени. Вспомним предложение министра обороны РФ (2018) переплавить трофейное немецкое вооружение для изготовления стальных ступеней нового Главного храма Вооруженных сил[287]. Примечательно, что данная инициатива была раскритикована многими представителями российского музейного сообщества и любителями военной истории, что отражает глубокие различия в подходах к экспонированию трофеев в нашей стране.

Как уже отмечалось, психологический эффект от демонстрации военных трофеев очень силен, именно по этой причине осязаемые объекты остаются востребованы в сфере пропаганды, несмотря на глобальную цифровизацию. С точки зрения теории пропаганды выставки трофеев обладают выраженным комплексом «усиливающих эффектов»[288]. Здесь присутствует апелляция к достоверности источников (ведь объект захвачен на поле боя!), прямой контакт пропагандиста и аудитории (гид и зрители), правильно подобранный язык подачи информации, а иногда – сопровождающий музыкальный ряд, освещение и даже запахи. Все это в совокупности направлено на формирование у зрителя определенного набора эмоций и мысленных ассоциаций. При этом недавние исследования показывают, что в «облаке слов», отражающих ассоциации посетителей военных музеев, доминируют понятия, связанные со смертью, насилием, убийством и разрушением. На втором по частоте упоминаний месте – история техники и военного дела и лишь на третьем – собственно история[289].

Так или иначе, трофеи будут существовать, пока ведутся войны. Точно так же военные и пропагандисты будут демонстрировать захваченное у противника вооружение и воинские регалии, воспитывая поколения новых воинов и чествуя павших.

Военная игра в России: появление, становление и развитие (1824–1914 гг.)

Олег Евгеньевич Алпеев

канд. ист. наук, старший научный сотрудник Научно-исследовательского института (военной истории) Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил

Российской Федерации

Аннотация. Статья посвящена истории военной игры в России в XIX – начале XX в. с момента ее заимствования в Пруссии в 1824 г. и до начала Первой мировой войны. Рассматривается развитие нормативно-методической базы, регламентировавшей организацию и проведение занятий, раскрывается роль военных игр в оперативной подготовке командного состава и штабных работников русской армии, а также анализируется их применение в работах по стратегическому планированию.

Ключевые слова: русская армия, оперативная подготовка, военная игра, Генеральный штаб, Г. фон Рейсвиц, А. П. Скугаревский, Ф. Ф. Палицын, стратегическое планирование.

В Вооруженных Силах Российской Федерации военная игра рассматривается как одна из основных форм подготовки органов управления в виде командно-штабных учений (КШУ) и командно-штабных военных игр (КШВИ), носящих стратегический, оперативно-стратегический или оперативный характер. В современном Военном энциклопедическом словаре она определяется как «форма оперативной подготовки, применяемая в целях проверки и совершенствования навыков офицеров в подготовке операций и управлении войсками (силами) в ходе боевых действий, а также исследования новых вопросов военного искусства, организационной структуры войск (сил) и способов их применения»[290]. Вместе с тем история организации и проведения военных игр в русской, советской и современной российской армиях насчитывает уже почти 200 лет и относится еще к царствованию императора Александра I[291].

Упражнения, которые можно считать прообразами военных игр, были известны еще в глубокой древности. Есть свидетельства, что в Древнем Египте существовала игра, схожая с современными шашками. В Древней Греции пользовалась популярностью игра «Петтейя» (ПеттеЧа), также походившая на шашки. Считалось, что ее изобретателем являлся мифический герой Троянской войны Паламед. Среди римских легионеров получила широкое распространение игра шашечного типа «латрункули» – Ludus Latrunculorum, дословно – «игра солдатиков / наемников». В V–VI вв. в Индии были изобретены шахматы. Через арабов они проникли в Европу и к XI в. получили здесь повсеместное распространение.

Первой известной системой военной игры, изобретенной в Новом времени, стала «Королевская игра» (Königsspiel) Х. Вейкмана, представлявшая собой усложненные шахматы. В XVIII в. появились правила Ф. Гогенбергера, Х. Л. Гельвига, Г. Вентурини, но их применение в войсках являлось ограниченным, т. к. военная игра считалась всего лишь средством проведения досуга. Появление военной игры как формы подготовки командного состава и штабных работников тесно связано с революцией в военном деле, произошедшей в конце

XVIII – начале XIX в. Феномен ошеломляющих побед армий революционной Франции в 1792–1799 гг. и наполеоновских войск в 1800–1815 гг. требовал объяснения, что привело к бурному развитию на рубеже столетий военной науки. Первыми, кто попытался интерпретировать успехи французских вооруженных сил на подлинно научной основе, были прусский мыслитель барон Г. Д. Бюлов и швейцарец А. А. Жомини[292]. Прямым следствием возникновения современной военной науки являлось изобретение военной игры, положившее начало введению научных методов в тактическую и оперативную подготовку.

Становление и развитие военной игры в первой половине XIX в. происходило под непосредственным влиянием позитивистской философии, ярчайшим представителем которой считается Жомини. Позитивизм выступал в качестве прямого наследника рационалистической философии Европейского Просвещения, из-за чего в начале XIX в. военная игра рассматривалась как всеобъемлющее средство постижения военного искусства и обучения офицеров. Ключевой идеей Просвещения являлось представление о человеке как о продукте полученного им воспитания и образования. Пионеры военной игры рассматривали ее как своего рода stilum, при помощи которого на чистый лист (tabula rasa) опыта участвующего в занятиях офицера наносились необходимые познания в области полководческого искусства. Кроме того, так как в Просвещении и позитивизме основным методом научного познания окружающего мира была математика, первые правила военной игры основывались на математических вычислениях, при помощи которых определялись результаты атак и потери в живой силе.

Современная военная игра возникла в Пруссии, пережившей в 1806 г. сильнейшее национальное унижение, и это не случайно. Военное руководство Прусского королевства извлекло уроки из Йена-Ауэрштедтской катастрофы, проведя масштабную модернизацию вооруженных сил. Создание Генерального штаба,