Краснофлотцы - Артем Владимирович Драбкин Страница 32

чем писатель. Так что он недалеко от меня живет. Метров 300 пройтись от моего дома — и весь Бушин, даже искать не нужно. Совсем недавно умер мой друг Семен Шуртаков. Я бы сказал, что это был мой лучший моряк. Только если я служил на Балтике, то он — на Дальнем Востоке. Хотелось бы отметить, что отца моего друга Юры Бондаева, Василия Бондарева, в годы нашей совместной учебы органы МГБ арестовывали. Так мне удалось вытащить его из тюрьмы.

Как у Вас это получилось?

Так как я тогда был парторгом курса, то поговорил с первым секретарем райкома, сказал, что все это наговоры. А там видите, какая получилась вещь? Один из его соседей-подлецов решил ему отомстить и написал на него провокационное письмо, которое отправил по месту службы. А с Бондаревым, вообще-то говоря, мы были друзьями: встречались на праздниках, да и жена моя была подругой с его женой. Человек он был, конечно, хороший. И когда с его отцом случилась беда, он мне обо всем рассказал. Я пришел и сообщил о своем отношении к произошедшему инциденту в райком. Через какое-то время меня вызывали на Лубянку, в управление НКВД. «Что вы об этом знаете?» — спросил меня следователь НКВД. Я и сказал ему, что это — честный труженик, человек советский, нормальный. Во всяком случае я дал ему знать, что это наш товарищ. После этого прошло сколько-то времени, как Бондарев мне доложил о том, что его отца отпустили и полностью оправдали, то есть дали ему полную реабилитацию. А что стало с тем клеветником, я так и не знаю. Да он мне, собственно говоря, был и не нужен, он меня не занимал. А когда мы дома у Юры встречались, так его отец обязательно за меня поднимает рюмку и скажет слово в честь меня. Он, конечно, был намного старше нас. Но я про него могу сказать только одно: человек он был настоящий.

А кто был Вашим мастером?

Лично у меня было несколько мастеров. Сперва я шел как поэт, а не прозаик.

А кого из преподавателей института Вы еще могли бы вспомнить?

Я хорошо помню Реформатского, который преподавал у нас в институте языкознание. Еще мне запомнились братья Радциги, у которых я бывал дома и пересдавал им предметы. В то время было такое дело, что преподаватели не так отдалялись от своих студентов, как сейчас. Помню, один из этих Радцигов, живший на Арбате, нам говорил: «Милые мои, приходите ко мне, чайку попьем, то да се, будем определяться с тем, как нам быть». Конечно, это было очень здорово, что мы учились у таких людей. Но самым таким боевым считался, конечно, наш великий языковед Реформатский. Он был одним из тех, кто часто нас, своих студентов, обхаживал. Он был нам ближе всех. Оценками не обижал.

Вы посещали какие-нибудь другие семинары, помимо своего? Скажем, бывали ли на семинарах у Паустовского?

Конечно, бывал. Случалось, нет-нет, да и забежишь на другой семинар. Ведь мы ходили помимо семинаров тех мастеров, к которым были прикреплены, и на другие семинары. Тогда с этим было не строго. Можно было не только заходить, но и выступать не на своих семинарах. Вот Юра Бондарев, например, занимался в семинаре у Паустовского. Так он хвалил его. Юра делился своим мнением о нем со мной. Он был, конечно, умным и талантливым писателем. По сути дела, Бондарев считался любимцем у Паустовского.

Ваш творческий метод?

Соцреализм. Впрочем, сам я никаких методов не признаю. Я считаю, что нужно в этом вопросе придерживаться одного правила: пиши правду, не лукавь. Или, как у нас говорят на Украине, «пиши як було».

Кого из писателей считаете своими учителями?

Ну, самым близким мне по духу был Шолохов. Между прочим, мне приходилось бывать у него в станице в составе бригады наших писателей. Если же говорить о людях моего поколения, то это мой лучший друг Миша Алексеев, мой сокурсник Володя Бушин, недавно умерший Миша Лобанов.

Вы занимали немало ответственных должностей в среде писателей. К какому лагерю Вы себя относили?

Про это я могу сказать только одно: я всегда стоял за один лагерь — наш, русский. К этому мы, русские писатели, всегда и стремились. Вот у Юры Бондарева был во время нашей совместной учебы в Литинституте лучший друг, Григорий Бакланов. Так раньше он ни к каким либералам не относился. Тогда он, конечно, никаким и Баклановым-то не был. Лично я его помню как Гришку Фридмана. Так вот, когда мы, бывает, соберемся, этот Гришка обязательно прибегал к такому обращению: «Славяне!». Потом он к этим словам добавлял, как правило, что-нибудь матерное. Я ему как-то сказал: «Гриша, ну ты и мореман!». Это уже потом он примкнул к другому лагерю, когда стало все вольно, а в 1993 году даже подписал знаменитое «Письмо 42-х», в котором деятели культуры предлагали «раздавить гадину». А раньше у нас был один лагерь.

Интервью и лит. обработка: И. Вершинин

Шостак Мина Иванович

Мина Иванович, скажите, пожалуйста, Вы родились на Украине?

Да, я родился 7 ноября 1914 года в селе Губское Лазорского района Полтавской области УССР в семье крестьянина. Отец Шостак Иван Трофимович 1878 года рождения и мать Шостак (Онищенко) Прасковья Федоровна 1881 года рождения, по национальности украинцы, родились также в селе Губское и занимались крестьянством. До революции хозяйство числилось бедняцкое, но после революции и до вступления в колхоз хозяйство считалось средним.

Расскажите, пожалуйста, о Вашей жизни до войны.

Сам я с раннего детства работал в хозяйстве отца и учился в Таранзенцивской 7-летней сельской школе. В августе 1932 года после окончания школы выехал я с одним товарищем к его родителям в Евпаторию, Крым.

Там поступил работать в Акмечетскую МТС на электростанцию в качестве ученика. В 1933 был послан на курсы машинистов двигателей внутреннего сгорания в Симферополе, где окончил их и возвратился обратно в МТС. В марте 1935 года я по собственному желанию перешел в порт Ярлычаг, где работал на электростанции механиком в машинном отделении. Работал там я недолго, так как в декабре того же года был призван Евпаторийским райвоенкоматом на Военно-Морскую службу, сначала в Севастополь, а в марте 1936-го в Кронштадт в электроминную школу связи им. Попова, которую окончил по классу ШШС (штабная шифровальная служба) и откомандирован для продолжения