Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам Страница 32

Не дожидаясь ответа, он присел к столу и стал делать намётки…

– Цель выставки – показать многообразие работы поэта. В назидание молодёжи и на страх дуракам. Чего стесняться, в самом деле! Предрассудки! Ведь никто не сообразит, не предложит сделать выставку. Ну, лишний раз назовут хвастуном и нахалом. Зато будет явная польза – и для читателей и для нашего поэтического дела».

Как известно, к мероприятиям, связанным с юбилеями, Владимир Владимирович относился очень иронично. Так, ещё в 1926 году он даже написал стихотворение «Не юбилейте!», напечатанное 7 ноября в газете «Известия ЦИК». В нём были такие строчки:

«Белой гвардии / для меня / белейимя мёртвое: юбилей.Юбилей – это пепел, / песок и дым;юбилей – / это радость седым;юбилей – / это край / кладбищенских ям;это речи и фимиам;остановка предсмертная, / вздохи, / елей —вот что лезет/из букв / «ю-б-и-л-е-й».А для нас / юбилей – / ремонт в пути,постоял – / и дальше гуди».

Впрочем, осенью 1929-го это стихотворение вряд ли вспоминалось. Но, судя по всему, «юбилейными» событиями вновь решили воспользоваться Агранов и Брики, нанеся «юбиляру» ещё один мстительный «укол». И они принялись растолковывать рефовцам, что в «Бане» Маяковский изобразил себя «машиной времени», перевозящей наиболее достойных советских людей в светлое будущее, а все остальные его соратники оказались никем и ничем, просто «Двойкиными» и «Тройкиными».

Не удивительно, что после такого разъяснения некоторые члены Рефа (в первую очередь, Николай Асеев и Семён Кирсанов) стали вдруг с возмущением говорить о том, что юбилейная выставка ни в коем случае не должна быть персональной, что её следует посвятить не творчеству какого-то одного человека, а всему коллективу Рефа, всем участникам группы.

Павел Лавут:

«…в ту пору не принято было устраивать прижизненных индивидуальных выставок писателей и поэтов».

Семён Кирсанов, которого Маяковский просто поднял на вершину известности, сделал известным в литературных кругах Москвы, никогда бы не посмел выступить против своего «капитана», если бы не напор со стороны Агранова и Бриков.

Да и Асеев, давнишний друг и соратник Маяковского, тоже не стал бы говорить ничего подобного, если бы его не распропагандировали всё те же Брики.

Когда у самого Маяковского спрашивали, для чего ему нужна такая грандиозная демонстрация его заслуг и достижений, он отвечал примерно то же, что говорил 25 марта 1930 года. Тогда он сказал, что выставка необходима ему потому…

«…что ввиду моего драчливого характера на меня столько собак вешали и в стольких грехах меня упрекали, которые есть у меня и которых нет, что иной раз мне кажется, уехать бы куда-нибудь и просидеть года два, чтобы только ругани не слышать».

– Но! – с возмущением восклицали наиболее информированные из «обидевшихся» рефовцев, – в декабре исполняется 50 лет товарищу Сталину, поэтому персональная выставка, посвящённая другому человека будет совершенно некстати.

Известно высказывание Осипа Брика, сделанное годы спустя, в котором сквозит явно неодобрительное отношение к намерению Маяковского отметить свой юбилей:

«Он хотел, чтобы мы, рефовцы, взяли на себя организацию его выставки, и чтобы на выставку пришли представители партии и правительства и сказали, что он, Маяковский, хороший поэт. Володя устал от борьбы, от драк, от полемики. Ему захотелось немножко покоя и чуточку творческого комфорта».

Из этих слов видно, что Осип Максимович был недоволен тем, что он, главный идеолог Рефа, должен трудиться над организацией выставки, посвящённой тому, кто «устал», жаждет «покоя» и «комфорта». То есть на всё то, чем Осип Брик желал обладать сам, вдруг позарился «лучший друг», осмеявший его, главного идеолога, в «Клопе» и «Бане». А слова о приходе руководителей «партии и правительства» на выставку

Маяковского в контексте Брика воспринимаются как нечто абсолютно нежелательное.

То, что «мстительный укол» Маяковскому готовили обиженные Брики и Агранов, подтверждает ещё и тот факт, что до читки «Бани» внутри Рефа была полная консолидация. А сразу же после читки неожиданно возникло активное противодействие главному рефовцу.

Однако Маяковский продолжал настаивать на своём. И тогда Брики совершили хитрый манёвр: 23 октября 1929 года Реф принял решение, что выставка будет персональной, что посвящена она будет творчеству Маяковского, и будет называться «20 лет работы». Был даже выбран выставочный комитет, который должен был всё организовывать. В него вошли Асеев, Жемчужный и Родченко.

Николай Асеев даже написал от имени Рефа заявление в Главискусство:

«Мы, участники и деятели революционного фронта искусств, извещаем Главискусство об исполняющемся в декабре месяце этого года двадцатилетии деятельности крупнейшего и оригинальнейшего поэта современности Вл. Вл. Маяковского. Мы предлагаем отметить эту дату выставкой работ поэта под общим названием „Маяковский за 20 лет“…

Мы полагаем, что такой способ – наглядный показ работы – будет лучшим способом отметить значительность и плодотворность трудов этого крупнейшего мастера слова, чья фигура и до и после революции была наиболее своеобразным и блестящим явлением русской поэзии за много лет…»

О том, как отреагировало на предложение Рефа Главискусство, в воспоминаниях Павла Лавута сказано:

«Асеев и я направились в Главискусство. Там обещали сделать „всё зависящее“ и даже ассигновать какие-то средства. Однако дальше обещаний дело не пошло».

Впрочем, 9 декабря 1929 года в «Литературной газете» было всё же напечатано извещение о том, что готовится выставка Маяковского. Но после этого всё затихло – рефовцы о юбилее вспоминать вообще перестали.

А через полторы недели страна отмечала совсем другой юбилей.

Культ личности Сталина тогда ещё не достиг заоблачных высот, никаких грандиозных празднеств, посвящённых вождю, не проводилось. Известно лишь, что 20 декабря 1929 года состоялось заседание политбюро, на котором присутствовали Ворошилов, Куйбышев, Калинин, Рыков, Рудзутак, Сталин и Томский. Одним из пунктов повестки дня (в самом конце полутора десятков других вопросов) значилось выступление «всесоюзного старосты»: