Сергей Кремлев - Великий Сталин Страница 32

Но до этого стране пришлось пережить трагический 1933 год. Год голода.

Тогда в одно сплелось многое… Под ножом провокации недавно полегли миллионы голов скота. Привычка к коллективному труду укреплялась не очень-то. Профессор-народник Энгельгардт когда-то написал известную книгу писем «Из деревни», где в письме седьмом описал типичный крестьянский двор из нескольких родственных семей так:

«Все отлично умеют работать и действительно работают отлично, когда работают не на двор, а на себя. Каждая баба смотрит, чтобы не переработать, не сделать больше, чем другая. Каждая моет свою дольку стола (выделение моё. – С.К.), за которым обедают».

Дольку, читатель!

Многие сыновья и дочери (вдумайся, читатель, – всего лишь сыновья и дочери!) энгельгардтовских «баб» работали в колхозе ни шатко ни валко – «боясь, как бы не переработать за соседа, даже если работали с утра до вечера». Это – не моя выдумка, читатель, а цитата из седьмого номера журнала «Социалистическая реконструкция сельского хозяйства» как раз за 1933 год.

К слову сообщу, что Сталин 31 декабря 1928 года на заседании Политбюро по вопросу «Доклад Донугля и ЦК горняков о работе Донугля» говорил:

– Факт является фактом, что прогулы растут. Факт является фактом, что профсоюзы прямой открытой борьбы с прогулами не ведут, не выступают открыто. Недавно было сообщение из Шахтинского района, что есть рабочие, которые 25 дней в месяц ходят к врачу. На предприятии их считают героями…

Это ведь тоже – от крестьянской темноты, от психологии «дольки» народишка Ванек и Манек… В 1921 году обрусевший немец М.М. Гаккебуш, уехавший в Германию, издал в Берлине под псевдонимом «М. Горелов» книгу с заглавием «На реках Вавилонских: заметки беженца», где было написано:

«…«Богоносец» выявил свои политические идеалы: он не признаёт никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается…»

Практически в то же время – 11 сентября 1922 года – и писатель Михаил Пришвин, живший в деревне, записал в своём дневнике:

«…Крестьянин потому идёт против коммуны, что он идёт против власти…»

Имелось в виду – вообще против «власти»!

Любой…

Ни Гаккебуш-Горелов, ни Пришвин не были социально активными людьми, занятыми вместе с Лениным и Сталиным делом преобразования России. И писали они не об Иванах да Марьях, а о Ваньках и Маньках… Но ведь таких было большинство!

И вот тут пришла засуха. Недород… Особенно на Украине стихии помогли тогдашние волкогоновы и радзинские – это был удобный повод вызвать недовольство Сталиным. Всё, что ослабляло Сталина, было выгодно Троцкому, даже если это ослабляло СССР.

А кроме троцкистов были выжидающие своего шанса эсеры, монархисты, белогвардейцы, националисты, просто саботажники и, как ни странно, действительно агенты иностранных разведок.

Монархическая газета «Возрождение» писала 28 марта 1930 года:

«Необходимо подумать, как отомстить этой сволочи, да отомстить так, чтобы не только завыли, но чтобы земной шар лопнул надвое, услышав стоны большевиков. Месть, месть и месть, на истребление! И не здесь, за границей… Там, в самом гнезде этой сволочи».

18 апреля эта же «газета» повторила: «Нужно что-то делать сейчас, не откладывая, желать хоть конца мира, только чтобы уничтожить большевиков».

Такое вот «возрождение» готовила нам эмиграция. А в самой России хватало её единомышленников и прямых порученцев.

Стервятники по натуре, они тут же слетались на поле смерти. Ведь ещё во времена голода в Поволжье 1921 года член кадетского «Всероссийского комитета помощи голодающим» (известного и как «Прокукиш», от фамилий его сопредседателей Прокоповича, Кусковой и Кишкина) Булгаков в своём дневнике писал: «И мы, и голод – это средство политической борьбы».

Тогда им удавалось действовать открыто, теперь они действовали тайно.

Но действовали.

Однако основная причина была всё же в недороде. Люди пухли, ели лебеду и умирали. Умерли тогда миллионы.

И тут опять не обошлось без природной безнравственности «природных интеллигентов». Трагедией спекулировали тогда, спекулируют и поныне. Английский ученый Виткрофт изучил эти годы пристально и пришёл к выводу: просчёты коллективизации и голод 33-го унесли около трёх миллионов жизней. Это – уже очень много. И это, очевидно, и есть истинная цена, заплаченная напоследок русским народом за былую социальную инертность, за темноту и отсталость.

Увы, «тельцы мнози тучны», помянутые Сталиным однажды в 1917 году, окружают историческую правду, перемалывают её своими крепкими зубами в труху, и цифры растут: 9 миллионов, 18 миллионов, 20 миллионов «загубленных и репрессированных».

Вначале – Стивен Розфилд, потом – Роберт Конквест… За ними – волкогоновы и радзинские всех сортов…

И чёрт ли для русского интеллигента в том, что по «статистике» Конквеста получается, что к концу 1937 года в СССР за решёткой, не считая уголовников, был якобы каждый четвёртый мужчина, а в городах – каждый второй.

Так кто же тогда срывал распустившиеся «в парке Чаир» розы для юных и не очень юных подруг? Кто обеспечивал постоянно растущую рождаемость?

Бирмингемец Виткрофт назвал свою работу «Ещё одна (! – С.К.) клюква Стивена Розфилда», а отечественное интеллигентское «болото», которое высмеивал молодой русский грузин в серой шинели в 1917 году, жадно набрасывается на эту развесистую «клюкву» и заглатывает её, не морщась. И объявляет раскулаченного (справедливо ли, несправедливо) – фигурой с «типичной для нашего народа судьбой».

Хотя для простого человека всё более типичной становилась судьба уверенная, осмысленная.

Большая…

Интеллигенция высокомерно объявляла сама себя совестью народа, но на самом деле та её часть, которая была враждебна новой власти, оказывалась лишь сгустком народного политического невежества. Русский народ – народ крестьянский. А русского крестьянина веками отучали быть хозяином своей судьбы. И вот теперь, когда Сталин и большевики эту привычку ломали, слишком многие держались за неё по привычке к привычному.

Хотя за старым стояли невежество, голод, иностранная кабала, гибель и смерть…

У мужицкой серости и кулацкой злобы оказалась и ещё одна высокая человеческая цена: четверть миллиона кулацких и середняцких семей отправились в ссылку. Это – немало, потому что это – трагедия полутора миллионов человек. Но это и немного, если знать, что ломкой одного процента было оплачено будущее остальных девяноста девяти процентов. Да и многих из этого же одного процента.