Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню» Страница 32

Или был у нас просто невероятный случай в Венгрии. Командиром 1-го батальона у нас был Чекалов, бывший учитель из Ставрополя, боевой и лично очень смелый офицер, но уж очень он любил выпить. Где-то они с ординарцем выпили и возвращались в свой батальон. Но спьяну заблудились и… перешли линию фронта. Заходят в один дом, а там… сидят немецкие офицеры. Они сразу протрезвели, начали стрелять, и им удалось убежать оттуда, переночевали в каком-то стоге сена, а на следующий день благополучно вернулись. А в полку тревога, пропал командир батальона с ординарцем…

Когда вернулись, Лубенченко спрашивает его: «Где был все это время?» Услышав рассказ, конечно, не поверил, но ординарец подтвердил. Действительно, пьяным иногда так везет… Эта история стала широко известна в нашей дивизии, и Чекалов стал считаться невероятным счастливчиком.

Что еще можно рассказать? Мало кто знает, что участникам Парада Победы разрешили после него отдохнуть в Москве неделю или две, точно не помню, чтобы победители город посмотрели, в театры и музеи походили. Но пошли разговоры, что многие из участников парада напились и начали «бузить». Милиция откровенно не справлялась, ее просто разогнали. Офицеры нашего сводного полка участвовали в параде с шашками, которые нам обещали подарить, но после того как этими самыми клинками некоторые «герои» начали гонять милицию, то их у нас потом забрали. Говорили, что сам Сталин потребовал отправить участников парада к местам службы в 24 часа.

– Как кормили на фронте?

– Нормально. Хуже всего кормили под Москвой, на Дону и за Херсоном, когда в наступлении мы оторвались от тылов. Тут уж кто что доставал, то и лопал. А вот когда под Сталинградом мы взяли Котельниково, а там у немцев были склады для армии Паулюса, так что там только не было… И сыры, и масло, и шоколад, и конфеты, и даже шампанское с апельсинами… Все это раздали нашим частям, и мы отлично справили Новый год. Но хлеб, например, у немцев был ерундовый, да и консервы с американскими не сравнить. Доппаек был, но что туда входило, я уже и не помню, а папиросы я отдавал своим солдатам.

Взвод солдат, выведенный на отдых

– Вши были?

– Временами, когда долго не удавалось помыться. У меня даже был такой забавный случай. За Днепром мы стремительно наступали, тылы сильно отстали, питание паршивое, и вшей развелось очень много. Пытались с ними бороться известным способом: пропаривать белье на приспособленной бочке. Но солдат, который следил за огнем, уснул, и все наше обмундирование сгорело. И где-то в течение недели мы, двенадцать человек, воевали в гражданской одежде, которую как-то раздобыли. Хорошо еще, что Лубенченко узнал об этой истории с опозданием, а то бы он нам устроил…

– А вообще, часто удавалось помыться, постираться?

– Нижнее белье нам меняли, но вообще когда как. Конечно, старались заменить людей на передовой, чтобы дать им помыться и хоть чуть-чуть отдохнуть. Вторая жена Маргелова Анна Александровна, она была в нашей дивизии врачом-хирургом, старалась что-то придумать, чтобы хоть как-то разнообразить питание бойцов. А Лубенченко, например, вообще практиковал в нашем полку такое: целый взвод, а то и роту, снимали с передовой и давали им целую неделю отдохнуть, у меня даже фотографии есть с такими моментами.

Солдат бреется перед фотографированием для партийного билета

– Было такое понятие «тыловая крыса»?

– Иногда, когда офицеры выпивали, то могли в запале кому-то такое сказать, например зампотеху. Или, например, был у нас Шитиков, отвечавший за снабжение обмундированием. Был он довольно прижимистый, и я пару раз слышал такое в его адрес. Но ведь все это было невсерьез, реальной озлобленности на кого-то у нас не было, мы ведь не знали, что там в тылу творится.

Вы знаете, для того чтобы вспомнить случаи, когда кто-либо трусил, увиливал, мне надо напрягаться вспоминать, потому что таких случаев были единицы, а вот случаев геройства, когда люди шли туда, куда могли и не ходить, я знаю много. Вот, например, вы знаете, что у нас при разведчиках жили сыновья Маргелова и Шубина – начальника штаба дивизии? Оба были как «сыны полка», жили при дивизионной разведке, одному было двенадцать, а другому четырнадцать лет. Оказалось, что они вместе с дивизионными разведчиками участвовали в уличных боях в Будапеште. Маргелов и Шубин узнали об этом позже, и, конечно, потом они сделали «втык» разведчикам. Но о чем это говорит? Что в то время для победы люди ничего не жалели, старались хоть что-то сделать, чтобы приблизить ее. За те бои, кстати, обоих сыновей наградили.

– Насколько было распространено такое явление, как «ППЖ»?

– Тут все от командиров идет, какой пример они сами подают, так и будет. У нас комполка Лубенченко был благородный человек и такие вещи не поощрял. Он даже как-то собрал девушек-санинструкторов и предупредил их: «Пожалуйста, общайтесь, встречайтесь, но близкие отношения отложите до конца войны». К девушкам-медработникам у нас относились очень хорошо, они были боевые и свои обязанности выполняли честно. Например, Ася Пилипенко за неделю боев на Днепре вытащила из боя 120 раненых солдат…

Когда в Венгрии погиб мой друг Смирнов, вместо него командиром взвода ко мне прислали… Тамару Прохорову. Эта боевая девушка очень достойно воевала и до и после этого, но тогда я попросил, чтобы ее заменили на мужчину, и тогда нам прислали Олега Демченко, а она воевала в 147-м полку.

Медсестры 144-го полка: Ася; Зина Хмарная; Мария

Вот у замполита полка Гасюка была ППЖ, но они поженились официально и после войны жили вместе.

– Говорят, бытовые условия в немецких войсках были лучше.

– Даже сравнения никакого нет, у немцев землянки были оборудованы как квартиры. На Днепре в одной захваченной нами землянке даже ковры на стенах висели… Для отопления у них были специальные печки, аккумуляторы для лампочек, а у нас сплюснутая снарядная гильза и какая-то печурка в лучшем случае.

– Приметы, предчувствия у вас были на фронте?

– Всякое бывало. Один случай на этом проклятом Миусе до сих пор мне покоя не дает. Несколько дней нам не подвозили питание, оголодали мы немного, да еще и заморозки были. Один мой солдат предложил: «Давайте вожжами вытянем к себе тушу убитой лошади с нейтральной полосы», а она лежала метрах в десяти от немецкой траншеи. Я не разрешал, но меня все-таки уговорили. Он пополз, успел привязать эту проклятую тушу, но, видимо, немцы что-то услышали, начали стрелять и убили его. На следующую ночь решили вынести его тело, но мы уже знали, что немцы обязательно устроят там засаду. Я отдал приказ обстрелять из минометов немецкие позиции, и нам все-таки удалось вытянуть и тело погибшего солдата, и даже лошадиную тушу. Но немцы открыли сильный ответный огонь, а мы, человек восемь, сидели в каком-то хлипком блиндажике. И тут меня просто какое-то нетерпение взяло, непременно захотелось уйти. Люди начали артачиться, не хотели уходить, Мозинсон, помню, тоже очень не хотел уходить, но я все-таки настоял. Только мы чуть отошли, как в эту землянку прямое попадание 119-мм мины… Нас бы всех там в кашу… Люди на меня смотрели с такой благодарностью.