Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения - Брезгам Галинакс Страница 31

– Заставлять моих людей идти с тобой я не стану, но если кто-то из них добровольно согласится, я не буду возражать, – ответил Бенвенуто.

– Спасибо, брат! Может быть, ты тоже пойдешь со мной? Не хочешь подраться по-настоящему?

– Я бы, пожалуй, пошел, но не могу. Я сейчас занят кое-чем и не должен покидать башню, – с сожалением сказал Бенвенуто.

– Ну, смотри, вся слава мне достанется! Бой будет замечательным, помяни мое слово! Жди меня с победой, – Франческо обнял Бенвенуто и пошел к лестнице. – Эй, молодцы! – спустившись по ней, крикнул он солдатам. – Кто хочет испытать счастье, следуйте за мной! Сразимся с неприятелем, да поможет нам святой Георгий! Ну, и без добычи пусть он нас тоже не оставит!

После ухода Франческо, Бенвенуто направился в свою комнату, чтобы добавить углей и поддуть жару в печку. Через некоторое время он услышил звуки стрельбы, доносившиеся от южных ворот, и понял, что Франческо уже завязал бой с неприятельским резервом.

Занявшись плавильной печью, Бенвенуто принялся производить некоторые изменения в ней для ускорения процесса плавки. Он так сильно увлекся этим занятием, что одному из вернувшихся из боя солдат пришлось дважды звать своего командира, пока тот не откликнулся.

– Что случилось? – спросил Бенвенуто, выйдя из комнаты.

– Беда, синьор, – сказал солдат, не решаясь взглянуть ему в глаза. – Ваш друг синьор Франческо убит.

– Убит? Франческо? – переспросил Бенвенуто, не веря своим ушам. – Как это могло произойти? Ты сам видел?

– Его убили в четырех шагах от меня. Синьор Франческо с такой яростью набросился на неприятеля, что вклинился в его ряды подобно ножу, входящему в масло. К сожалению, он слишком далеко оторвался от нас, поэтому его окружили и хотели взять в плен. Но куда там: он кромсал направо и налево, вперед и назад; враги отлетали от него, как шавки от разъяренного медведя! Мы бросились к нему на помощь и почти добрались до синьора Франческо, но тут в него выстрелили в упор: он пошатнулся и рухнул на землю; нам оставалось лишь вынести из боя его бездыханное тело. Какая потеря для армии: какой был воин, какой храбрый офицер! Да успокоит Господь его душу!

– Куда вы положили его? – сдавленным голосом произнес Бенвенуто, вытирая хлынувшие из глаз слезы.

– Он там, внизу, во внутреннем дворе около южных ворот. Там мы сложили тела всех погибших.

– Слушай меня, – сказал Бенвенуто, взяв солдата под локоть. – Встань на караул возле этой двери и никого не впускай в мою комнату. Если кто-нибудь попробует прорваться силой, стреляй, не раздумывая. Я знаю, что ты устал после боя, но я заплачу тебе за дополнительную службу.

– О нет, синьор Бенвенуто! Мне за это платить не надо! – воскликнул солдат. – Вы – наш командир, и мы вас очень уважаем. Я выполню ваш приказ, не сомневайтесь: никто не войдет в эту комнату, пока я жив.

– Спасибо тебе, друг! Я попрощаюсь с Франческо и приду. Я должен запомнить его теперешние черты: я сделаю ему памятник, и, клянусь, это будет самый прекрасный и самый скорбный памятник в Риме!

* * *

…Закончив выплавку золотых слитков, Бенвенуто отнес их Папе, а после закрылся в своей комнате и начал делать модель памятника Франческо. Помогать Бенвенуто вызвался Пьетро – тот бомбардир, жену которого Бенвенуто спас от позора и смерти.

– Мой отец был пирожником, – сообщил Пьетро, – и в детстве я ловко лепил из теста кренделя и трубочки. По-моему, от пирожника до скульптора – расстояние небольшое: кто способен лепить из теста, тот уж, конечно, сможет лепить из воска и глины. Берите меня в помощники, синьор Бенвенуто, потому что, во-первых, другого помощника вы сейчас все равно не найдете, а во-вторых, вам не придется платить мне ни гроша: я буду работать на вас задаром из благодарности за спасение моей жены.

По правде говоря, помощи от Пьетро было мало, он больше портил, чем делал, зато у него оказался необыкновенно ценный талант: Пьетро умел внимательно слушать и искренне интересовался тем, что ему говорили. Для Бенвенуто это было сейчас важно: он подолгу рассказывал Пьетро о Франческо, и эти разговоры смягчали разрывавшую сердце боль от потери друга. Считая недостойным для себя показывать свое горе на людях, Бенвенуто не находил, однако, ничего зазорного в рассказах о том, каким замечательным товарищем, каким удивительным человеком был Франческо, и сколь много потерял мир, лишившись его.

Помимо прочего, Бенвенуто радовало неподдельное восхищение Пьетро искусством и, в частности, жадное любопытство этого человека к тайнам скульптурного ремесла.

– Ах, синьор Бенвенуто, и зачем я не пошел в подмастерья к какому-нибудь признанному маэстро, вроде вас! – сокрушался Пьетро. – Ну, подумаешь, получал бы лет десять оплеухи, подзатыльники, затрещины и пинки, зато выучился бы настоящему делу, – такому, на которое не жалко истратить всю жизнь. Как я завидую вам, синьор Бенвенуто, и прочим великим мастерам!

– Если у нас зашла речь о великих мастерах, скажи, видел ли ты работы непревзойденного Микеланджело? – спросил Бенвенуто.

– Стыдно признаться, синьор, но не видел, – смутился Пьетро.

– Ты не видел работ Микеланджело?

– До встречи с вами я был слепым и глухим. Я жил подобно животному, не замечая прекрасного, – ответил Пьетро.

– Когда закончится война, ты просто обязан посмотреть на гениальные работы Микеланджело! – с жаром сказал Бенвенуто. – Апполон только покровитель искусства, а настоящий бог – Микеланджело. «Он всемогущ, ему подвластно все, и музы все ему покорно служат», – в юности я пытался написать поэму, посвященную этому величайшему мастеру. А видел бы ты, какой пантеон он построил во Флоренции для наших герцогов. Взяв себе за образец ваш здешний древний Пантеон, Микеланджело соорудил нечто более возвышенное по замыслу и великолепное по исполнению. Сама смерть стала послушной служительницей гения: повинуясь его воле, она отразилась в белом мраморе скульптур в трагической и успокоительной чистоте вечного прощения.

Вот что я хотел бы повторить в памятнике Франческо, добавив сюда упоминания о воинской славе и доблести, к которым он так стремился. И я думаю, что сумею передать трагизм лучше, чем Микеланджело, потому что он гений, а я всего лишь великий мастер. Гений не может создать по-настоящему скорбное произведение, Пьетро, так как все что он делает, вызывает своим совершенством восхищение, несовместимое с глубокой скорбью. А я сделаю, говорю тебе, действительно трагический памятник моему дорогому, безвременно погибшему другу. Знаешь ли,