Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста - Константин Васильевич Мочульский Страница 30

Подарил платок.

Отвергнутый купец в густой ржи точит нож на соперника:

Отнесу тебя, сердечный,

В прибережный ров,

Будут дни: смиренный, грешный,

Поплетусь в Саров.

Паренек плетется в волость; разудало надвинул шапку набекрень; весело вспоминает, как любились они с милой.

В колокольчиках, в лиловых,

Грудь к груди прижав,

Средь медвяных, средь лиловых,

Средь шелковых трав.

В степи встречает его купец и всаживает ему «ножик вострый в грудь по рукоять». Убийца бежит в город: «Переулками кривыми прямо в кабачок». Очень выразительно стихотворение «В городке»:

Руки в боки: эй, лебедки,

Вам плясать пора.

Наливай в стакан мне водки —

Приголубь, сестра.

Где-то там рыдает звуком —

Где-то там орган…

Подавай селедку с луком!

Расшнуруй свой стан.

<…>

Эй, откуда, эй, узнай-ка

Заявился я?

Трынды-трынды, балалайка,

Трыкалка моя!

И кончает убийца жизнь на виселице:

Закрутили петлю ловко.

Леденеет кровь.

Перекинулась веревка.

«Эй, не прекословь!»

Третий отдел «Город». В ряде стихотворений поэт рисует призрачность современного города. Люди – маски; жизнь – маскарад; среди пляшущих мертвецов появляется красное домино – Рок.

Входит гостья, щелкнет костью,

Взвеет саван: гостья – смерть.

Гость – немое, роковое,

Огневое домино,

Неживою головою

Над хозяйкой склонено

<…>

Ждет. И боком, легким скоком:

«Вам погибнуть суждено!» —

Над хозяйкой ненароком

Прошуршало домино.

(«Маскарад»)

И снова красное домино:

Кто вы, кто вы, гость суровый? —

Что вам нужно, домино?

Но, закрывшись в плащ багровый,

Удаляется оно.

(«Праздник»)

В ресторане, в отдельном кабинете, старик ласкает наездницу; врывается красное домино и закалывает его кинжалом.

Над ним склонилось, пролилось

Атласами в сиянье алом —

Немое домино: и вновь,

Плеща крылом атласной маски,

С кинжала отирая кровь,

По саду закружилось в пляске.

(«В летнем саду»)

И наконец, открываются «сатанинские глубины» красного домино.

Он в черной маске, в легкой красной тоге,

И тога шелком плетущим взлетела.

Он возглашает: «Будете как боги».

Пришел. Стоит. Но площадь опустела.

(«На площади»)

Так, среди городского безумия – на балах, маскарадах, пирах, на площадях и улицах – проходит диавол. Красное домино Белого, связывающее темы «Пепла» с темой романа «Петербург», связано с «Красной свиткой» Гоголя, преследовавшей воображение поэта в революционные годы.

1905 год отразился в стихотворениях «Пир», «Укор», «Похороны». Толпы рабочих идут с фабрики; возводятся баррикады, веют красные знамена; а поэт с друзьями кутит в «Аквариуме»: звенит гитара, неистово пляшет венгерка.

К столу припав, заплакал я,

Провидя перст судьбы железной:

«Ликуйте, пьяные друзья,

Над распахнувшеюся бездной».

(«Пир»)

К красавице в шелках и кружевах поэт обращается с укором:

Там народ мой без крова; суровый

Мой народ в униженьи и плене.

Тяжелит тебя взор мой свинцовый:

Тонешь ты в дорогом валансьене.

(«Укор»)

И снова толпа рабочих, драгуны, треск револьверов:

Глуше напев похорон.

Пули и плачут, и косят.

Новые тучи кровавых знамен —

Там в отдаленье проносят.

(«Похороны»)

Четвертый отдел «Пепла» – «Безумие» – своим бредовым косноязычием напоминает симфонию «Кубок метелей». Пророк, изгнанный из городов и побитый камнями, священнодействует в полях, среди чертополоха: у него «травная библия», его клир – репье, прихожане – цветы; он – вольный поп, рукоположенный «кустом порфирородным». Эту кощунственную безвкусицу поэт гордо называл «эзотерикой»; современники считали ее патологией.

Лейтмотивом поэзии Белого в эпоху его трагической любви к жене Блока является тема смерти и погребения. Он видит себя в гробу, оплакивает, служит по себе панихиду, хоронит и произносит надгробные слова:

         …Вокруг

Невеста, любовница, друг

И цветов малиновый пук,

А со мной никого, Ничего.

(«Отпевание»)

Особенно услаждает его мысль о том, что та, которая мучила его при жизни, пожалеет его мертвого:

Невеста моя зарыдала,

Крестя мне бледный лоб.

………………………………..

Ко мне прильнула:

Я обжег ее льдом.

Кольцо блеснуло

На пальце моем.

Дилинь бимбом.

(«У гроба»)

А вот и вынос гроба:

И плывет серебро

Катафалка.

Поют,

Но не внемлю.

И жалко,

И жалко,

И жалко,

Мне землю.

Меня несут

На страшный суд.

(«Вынос»)

Из похоронного цикла выделяется стихотворение «Друзьям», которое нельзя читать без мучительной жалости. Столько в нем искреннего горя и тоски по любви, что мы забываем о безумиях и кощунствах и видим только несчастное человеческое лицо.

Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел[20].

Думой века измерил,

А жизнь прожить не сумел.

Не смейтесь над мертвым поэтом;

Снесите ему венок.

На кресте и зимой и летом

Мой фарфоровый бьется венок.

………………………………………….

Любил только звон колокольный

И – закат.

Отчего мне так больно, больно!

Я не виноват!

Пожалейте, придите;

Навстречу венком метнусь.

О, любите меня, полюбите —

Я, быть может, не умер, быть может, проснусь —

Вернусь!

Трогательная детская беспомощность в этих словах: «Я, быть может, не умер…»

В последнем отделе «Просветы» – несколько лирических стихотворений, посвященных ушедшей любви. Отчаяние и упоение гибелью сменяются примиренной грустью. Поэт вспоминает летний день, колосящееся поле, васильки во ржи; завернувшись в платок, он любуется «золотым водометом» колосьев.

Я сказал: «Не забудь»,

Подавая лазурный букетик;

Ты – головку склонивши на грудь,

Целовала за цветиком цветик.

(«Прогулка»)

И все прошло; от золотого огня остался пепел: