О себе любимом - Питер Устинов Страница 3

поместьях, за исключением третьего сына, Михаила Михайловича, который стал русским послом в Константинополе и которому позже предстояло оказать огромную услугу моему деду. Самый младший из сыновей, Григорий Михайлович, был, похоже, весьма неудачным: он прожил всего пятьдесят четыре года, предаваясь всяческим излишествам и разврату.

Григорий Михайлович унаследовал Алмазово и владел двумя роскошными домами в Санкт-Петербурге. Женился он на удивительно красивой женщине, Марии Ивановне Паншиной, за которой в приданое была дана подмосковная деревня Троицкое. Судя по всему, он вел себя отвратительно: поселил жену в одном из своих петербургских домов, а сам развратничал в другом с молоденькими крепостными из своего поместья, только изредка выходя из спальни к столу, уставленному закусками: селедкой, солеными огурцами и тому подобным. Покушав и восстановив силы, он снова принимался за свои жертвы, которых предпочитал иметь по две-три за раз. Неудивительно, что его три сына росли, питая глубокое отвращение к отцу. В случае моего отца дело дошло до того,что он задумался о состоянии России и о лихоимстве православной церкви.

Еще юным кавалергардом мой дед упал с коня во время маневров и повредил позвоночник. В результате он больше года провел в постели, что заставило его много читать и еще больше — думать. За Волгой был поселок немецких протестантов, и вскоре мой дед завязал знакомство с пастором, который горел желанием увеличить число своих пасомых. Познакомился он и с хорошенькой дочкой пастора. Как это часто бывает в жизни, дела духовные и сердечные вскоре тесно переплелись, так что он принял в свое сердце как лютеранскую веру, так и фрейлейн Метцлер.

В это время в императорской армии существовал порядок, по которому все офицеры ежегодно подтверждали свою преданность царю и истинной вере (что, конечно, означало русскую православную церковь). Протестантами позволялось быть прибалтам, полякам можно было оставаться католиками, а выходцы из Азербайджана могли быть мусульманами, но если вы имели несчастье быть русскими, то никакой экзотики не дозволялось. В тот год в дворянском собрании Саратова мой дед подтвердил свою преданность царю-батюшке, но отказался принести ее Богу по православному обряду. Это вызвало настоящий скандал, в результате которого моего деда сослали в Сибирь. Его дядя, упомянутый выше посол, услышал о семейном позоре и галопом помчался из турецкого Золотого Рога на север. Развлекая царя карточной игрой и попойками, он добился изменения приговора: деда выслали за границу на сорок лет. Такое наказание носит странное сходство с тем, что сделали коммунисты, когда они разлучили Солженицына с источником его вдохновения — родиной.

Такое изгнание было суровым наказанием, но с точки зрения личной безопасности моего деда оно пришлось как нельзя кстати: он был достаточно вольнодумен и отважен, чтобы освободить своих крепостных — всего за восемь месяцев до окончательной отмены крепостного права по царскому указу. И здесь мы опять находим сходство в истории России и Америки. Освобождение крестьян почти совпало по времени с Гражданской войной в Америке и отменой рабства. Подобного рода свободы просто витали в воздухе.

Моему деду было позволено продать его огромные поместья, и он выручил большую сумму, уехав на Запад богачом. Это состояние весьма подходило к стилю его жизни, но шло вразрез с его убеждениями. В те дни русскому изгнаннику путь лежал в княжество Вюртембергское. Бисмарк еще не создал Германского Союза (это должно было произойти десять лет спустя в Версальском дворце), и Штутгарт был приятной столицей небольшой и цивилизованной монархии. Что еще важнее, супруга местного правителя, дочь русского царя, была заражена либерализмом и любезно протягивала щедрую руку помощи всем жертвам жестокости своего отца. Моему деду вернули дворянство (в те дни оно имело немалую ценность), так что на немецкий лад он стал барон Плато фон Устинов. Не проявив должной благодарности за это благодеяние, дед решил обосноваться в Италии и построил себе виллу в Нерви, около Генуи.

Судя по всему, человеком он был очень неуживчивым и суровым, особенно по отношению к хорошенькой фрейлейн Метцлер, ставшей его женой. Если верить семейному преданию (или словам самого деда, что гораздо неприятнее), в первую брачную ночь он обнаружил, что женился не на девственнице, после чего отказался иметь с ней дело. Сейчас трудно себе представить более чудовищный предлог для отказа от супружеских отношений, однако век назад для сурового протестанта это казалось совершенно естественным. Помимо твердого решения относительно супруги у него были и другие странности. Деньги он считал чем-то почти невыносимо вульгарным — чумой, заразой. В результате этого отвращения он никогда не вкладывал их в банки, а возил все свое состояние с собой, в сумках, сундуках и чемоданах. Собираясь отправиться за покупками, он высыпал монеты в раковину и промывал карболкой, а в качестве дополнительной меры предосторожности никогда не прикасался к презренному металлу руками без перчаток. Видимо, изгнание Христом менял из храма послужило основой для столь удобного взгляда на деньги как источник моральной и физической скверны, при этом никак не затрагивая их несомненной благотворной роли в обеспечении нормальной жизни.

Но какими странными ни казались причуды деда, не они заставили его жену искать, с кем утешиться. Он, похоже, все это игнорировал — ведь для него развод был еще менее приемлем, чем прелюбодеяние. Жена, однако, не разделяла этого его убеждения и в конце концов сбежала с капитаном какого-то корабля. Это был, наверное, наилучший выход для всех сторон. Уже после второй мировой войны я получил милое письмо от австралийского летчика, который оказался ее внуком. Он не только представил доказательства того, что ее бегство не выдумка, но и объяснил, в каком направлении уплыл ее корабль. Впрочем, еще до этой счастливой развязки она пыталась избавиться от моего деда с помощью садовника, с которым имела отношения на манер леди Чэттерли из знаменитого романа Лоуренса. Зная вспыльчивость моего деда, заговорщики забили дуло его пистолета свинцовой пробкой: идея состояла в том, чтобы заставить его выстрелить в них. Пистолет бы взорвался и разнес деда на куски. Им не повезло: мой дед оказался человеком дотошным и заметил, что кто-то пытался испортить его оружие. Насколько я знаю, садовника он уволил.

Развод заставил Платона Григорьевича задуматься о своей жизни, и в конце концов он уехал из Италии в Святую Землю. Там, в Яффе, он построил огромный дом, который позже был переоборудован в гостиницу «Парк», а когда я писал эту книгу, там жил английский викарий со своей немногочисленной семьей. Именно в этом доме родились мой отец, три его брата и сестра. Матерью им была