Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 29

Порой бесшумно и медленно катят поезда с ранеными. Окна занавешены белым, все вагоны – первого класса. Иногда тащится бесконечно длинный товарный состав. Это везут наш силезский уголь или нашу награбленную врагом нефть. Бывает, что враг перевозит с фронта поломанные игрушки всемогущей войны: поврежденные бомбардировщики, громадные трехмоторные фюзеляжи с поломанными крыльями, покореженные автомобили, танки и пушки. Медленно, тяжело, скрежеща железом, движется такой поезд. Кто-то, чтобы убить время, подсчитывает, сколько школ, библиотек, больниц можно бы построить за стоимость этого железного лома.

Время идет. Дни похожи друг на друга, как заключенные и даже более того. И все же, сколько внутреннего содержания в каждом дне, сколько сознательной воли, продуманных планов.

У заключенного, стоящего с лопатой в руке над разрытой канавой, свой распорядок дня, которого он строго придерживается. Он знает, что смерть поджидает его отовсюду: и по приказу, и по воле случая. И все же есть шанс избежать смерти, и шанс этот – в его руках. Потому-то и старается заключенный предельно занять себя – это поможет ему победить время. Наблюдение за всем, что происходит кругом, разговоры, раздумья – вот основные занятия человека, в молчании склонившегося над лопатой. Время, разбитое на части, легче взять в руки и подталкивать вперед. Когда же у заключенного припрятано что-нибудь из еды, он говорит себе примерно так: вот докопаю дотуда – съем кусочек хлеба. Долгая ходьба, такая утомительная для ослабевших после болезни, пробуждает сильный аппетит.

К счастью, после долгих голодных месяцев в лагерь начинают поступать посылки. Они доставляют много радости, но и уйму забот! Как хорошо было бы разделить на порции полученные продукты и таким образом спасаться от истощения до следующей посылки. Однако посылки хранить негде. Склонившийся над канавой заключенный раздумывает над тем, до чего это нелепо: лагерная комендатура предоставила заключенным официальное право получать посылки или деньги и сама же беспощадно зачеркивает это право. Полная неразбериха, от которой, как всегда, страдает заключенный.

Разрешается отправить посылку в лагерь, разрешается получить ее на складе, но держать посылку у себя заключенному запрещено. С собой носить не полагается ничего, кроме миски и ложки. Никаких мешочков, никаких свертков. Что же делать с посылкой, полученной накануне вечером? Если, уходя на работу, оставишь ее на своей постели, то, вернувшись, не найдешь и следа. Куда лучше действовать нелегально и брать часть еды с собой. С вечера заготавливается плоский сверток, плотно обернутый бумагой, другой такой же дается ближайшей товарке, а утром такие свертки нетрудно пронести через ворота – спасает худоба. А в Будах, когда время тянется так медленно, когда больно хлещет ветер и снежная метель леденит руки, пристывшие к черенку лопаты, как хорошо на свежем воздухе жевать черствый кусок булки, ощущая не только вкус ее и запах, но даже форму и цвет.

Поезда стучат по рельсам, отсчитывая время. Около одиннадцати обычно проносится курьерский из Катовиц, стало быть, через полтора часа выдадут суп. Со второго участка работ приближается худая семнадцатилетняя Веся, делая вид, будто разбрасывает лопатой песок по склону канавы. Ее мать погибла в тюрьме, отец находится в офицерском лагере для военнопленных, откуда шлет ей посылки и нежные письма. Веся неуклюже двигается в своих громадных башмаках на деревянной подошве, тряпки, защищающие от холода, занимают в них места больше, чем сама ступня. Ноги-палки ступают неуверенно. Из-за того, что голова обрита наголо, глаза кажутся неестественно большими. Не переставая орудовать лопатой, она говорит с улыбкой, опустив глаза, точно обращается к куче песка:

– Нож у тебя есть? Давай поедим.

Украдкой, прячась от капо, которая любит одним ударом палки прервать сиесту, женщины достают свои запасы и подкрепляются, продолжая работать. Это тоже сокращает время. Это – одно из немногих развлечений дня. В результате повышается тот самый непостижимый потенциал внутренней силы, которая помогает сохранить тепло в организме, хотя пронизывающий холод сковывает землю и превращает в камень влажный песок; которая помогает сохранить душевную бодрость, хотя кругом свирепствует смерть; которая помогает верить в поражение Германии, хотя все кругом, включая и железную дорогу, загруженную до отказа, свидетельствует о ее могуществе.

Заиндевелые зимние дни протекают в Будах быстрее, чем в других рабочих колоннах. Пусть сейчас только февраль, пусть часто идет снег и мороз сковал землю, по лагерному времяисчислению это уже весна. Ведь здесь не существует понятия «сегодня». Здесь живут завтрашним днем. Нам уже не угрожают октябрьские вьюги, не угрожают декабрьские и январские метели и морозы. Впереди у нас март и апрель, впереди лето! Позади – самое страшное: мрачная зима в Освенциме, которой более всего боялись женщины (многие из них уже не встретят весну). День стал длиннее, раньше встает солнце. С каждым днем в человеческом организме, как в растоптанном растении, все сильнее пробуждается жажда жизни, радость существования, надежда продержаться.

Нет, в команде 117 не так уж плохо, если помнить, что с каждым днем будет все теплее, и если пересилить боль в ногах или тщательным массажем избавиться от нее.

Однако в жизни, а в лагере особенно, всему хорошему быстро приходит конец. Надвигается катастрофа.

К тому времени уже многие заключенные получают деньги, выплачиваемые здесь в виде бон. В лавке продается нечто великолепное: суп, доставленный с освенцимской бойни; суп, приготовленный на мясном отваре. Каждый вечер после поверки перед лавкой собирается толпа – время от времени немки разгоняют ее, орудуя метлами. В тот день женщины, как обычно, столпились у дверей, зная, что для всех супа не хватит. Внезапно пронзительные свистки заглушили гомон толпы. Свисток после поверки? Одновременно раздаются крики:

– Zellappel! Block sieben, Zellappel![56]

Никто не верит. Поверка кончилась час тому назад, почему же теперь вызывают только седьмой… А может, это просто уловка со стороны немок, стремящихся отвлечь заключенных от лавки? Но свистки все назойливее, они слышны уже по всему лагерю. Вид бегущей в смятении блоковой из седьмого убеждает, что произошло нечто необычное. Вскоре весь лагерь гудит:

– Block sieben, Block sieben, Block sieben!

Зимнее солнце уже зашло, оставив на небе красное зарево. В его отблеске со всех сторон стекаются на плац польки из седьмого барака. Те, кто стоял у лавки, те, кто бежал за водой, те, кому удалось пробраться в больницу навестить знакомую больную, и те,