Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин Страница 29

Критика видного партийца Александра Ивановича не остановила: «Значительно дополнив эту работу, я предложил „Новой Москве“ выпустить ее 2-м изданием. Издательство согласилось, дало мне небольшой аванс, но Главлит издание запретил, несмотря на то что такой строгий и глубоко образованный марксист, как проф. В.М.Фриче, признавал издание моей книги желательным. Вполне убежден, что мыслям, высказанным в моей работе, предстоит еще большое будущее».

Мне сложно понять, почему Тиняков придавал такое значение этой книге. Написана «Русская литература и революция» была, как я уже отмечал, летом 1920 года, во время войны, но что заставило Александра Ивановича напечатать ее в 1923-м, когда он уже издал «Треугольник» и явно отходил от агитационной прямолинейности?..

Неудача с переизданием «Русской литературы и революции» совпала с потерей работы: после закрытия «Последних новостей» в апреле 1924-го в периодике Петрограда/Ленинграда встречаются лишь единичные тиняковские публикации. Подготовленные и заявленные в «Треугольнике» книги не находили издателя. И, видимо, выпуск за свой счет «Ego sum qui sum» тиражом 2000 экземпляров стал или жестом агрессивной безысходности, или последней попыткой быть увековеченным в русской литературе. И то и другое Александру Ивановичу, как показывает время, удалось – жест замечен.

* * *

Сборник выпущен в конце 1924-го (на обложке 1925-й), «Ленинград. Издание автора». В нем двенадцать стихотворений, предисловие и послесловие.

Появление этого сборника пусть и в молодом, но уже окрепшем СССР удивительно. В годы нэпа издать за свой счет книгу мог (теоретически) любой, но, естественно, не любого содержания. Почти каждое из тиняковских стихотворений буквально вопиет об отчаянии отдельно взятого человека в коллективном обществе, призывает быть одиночкой, хищным и агрессивным, потому что только так возможно уцелеть…

Эпиграфом к «Ego sum qui sum» вполне можно поставить возникший позже в лагерях девиз: «Сегодня ты, завтра – я», который в девяностые годы внедрился в ткань общенародного сознания. Не раз приходилось слышать эти слова от вполне интеллигентных людей – интеллигентных, но доведенных до предела.

Причем, отстаивая в стихах право индивида всеми силами, всеми правдами и неправдами бороться за существование, Тиняков не оправдывает это тем, что его герой чем-то лучше большинства остальных. Нет, герой его – обыкновенный человек, ничем не выдающийся, но тем не менее очень хотящий жить дальше, знающий, что для него-то центр вселенной не Бог, не коммунизм, не монархия, а – он сам.

Я судьбу свою горькую, мрачную

Ни на что не желаю менять:

Начал жизнь я мою неудачную, —

Я же буду ее и кончать!

Больше бога, Героя и Гения

Обожаю себя самого,

И святей моего поклонения

Нет на нашей земле ничего.

Неудачи мои и пороки

И немытый, в расчесах, живот,

И бездарных стихов моих строки,

И одежды заношенной пот —

Я люблю бесконечно, безмерно,

Больше всяких чудес бытия,

Потому что я знаю наверно,

Что я – это – Я!

Я не лучше других, не умнее,

Не за силу и доблесть мою

Я любовью к себе пламенею

И себе славословье пою.

Я такой же бессильный и тленный,

Я такая же тень бытия,

Как и все в бесконечной вселенной,

Но я – это – Я!

Страшный, уродливый, но романтизм. Подобный романтизм расцвел в конце тридцатых во Франции. Мир трещал по всем швам, но индивиду до этого не было дела – он хотел поплотнее поесть, совокупиться, выпить, не дать себя в обиду никаким силам. Первые романы Генри Миллера пышут этими желаниями. Обыкновенными для реального человека, но дикими для литературы.

…Написав этот абзац в очерке «Одинокий» (2011), я до самого недавнего времени сомневался, стоит ли сравнивать книги Луи Селина, Генри Миллера со стихами Тинякова. Казалось бы, разные планеты. Но вот недавно, собирая материалы для этой биографии, я наткнулся на письмо Георгия Иванова Роману Гулю от 29 июля 1955-го, в котором Иванов, кроме прочего, вспоминает о своей повести «Распад атома». И в письме есть такое признание:

«Атом» должен был кончаться иначе: «Хайль Гитлер, да здравствует отец народов великий Сталин, никогда, никогда англичанин не будет рабом!» Выбросил и жалею. Так же как жалею, что не вставил песенки

«Жил был Размахайчик Зеленые Глазки», которую Вы, кажется, знаете. Эпатажа, пожалуй, немножко пер[епугался?]. Но ведь в 1937 году, заметьте, когда Миллера и в помине не было. «Заимствовал» же я многие «образы» – мертвая девочка и пр. – у бессмертного Ал. Ив. Тинякова-Одинокого, сотрудника «Весов», члена Союза русского народа, потом члена коллегии Казанской че-ка. Я его поил водкой, а он изливал душу. Очень было любопытно и органически-неподдельно. Были, вперемежку, и стихи:

Я вступил в половые сношения

Со старухой преклонного возраста.

Ну, «Тропик Рака» Генри Миллера вышел в 1934-м, за четыре года до «Распада атома», но здесь важнее для меня, что Георгий Иванов связывает эти два имени: Миллера и Тинякова. Впрочем, и себя с ними тоже.

Мысль о том, что Тиняков был не только источником сюжетов (вернее, вариаций одного сюжета) для мемуарных очерков Георгия Иванова, но и влиял на его стихи и жизнь, находим во вступительной статье к собранию сочинений Иванова в трех томах (1994) Евгения Витковского:

В юности Иванова и его героев мучил вопрос – отчего никак не пишется лучше, чем прежде. В последнее десятилетие жизни Иванова стал мучить вопрос прямо противоположный:

Мне говорят – ты выиграл игру!

Но все равно. Я больше не играю.

Допустим, как поэт я не умру,

Зато как человек я умираю.

<…> Думается, живший в те годы в Париже Иванов… книги Тинякова («Ego sum qui sum». – Р.С.) никогда в глаза не видел. Но образ его оказал на позднюю поэзию Георгия Иванова несомненное влияние.

Чья рука написала в конце 1940-х годов такие строки?

Надобно опохмелиться.

Начал дедушка молиться:

«Аллилуйя, аль-люли,

Боже, водочки пошли!»

Дождик льет, собака лает,

Водки Бог не посылает.

Трудно поверить, что не рука автора <…> «Моления о пище». А это – стихи Георгия