Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков Страница 29

Орфография и пунктуация в книге П. В. Долгорукова «Петербургские очерки» приведены в соответствие с современной нормой, однако сохранены некоторые особенности авторских написаний, несущие смысловую нагрузку или отразившие речевой этикет середины XIX века. Орфография имен собственных, а также названий литературных произведений и периодических изданий в тех случаях, когда она отражает широко бытовавшую практику, не приводится в соответствие с современной нормой. Оформление сносок не изменялось и соответствует нормам, принятым в 1934 году.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ

I

Нынешнее положение дел при дворе. Взгляд назад. Император Александр Николаевич. Его характер и образ жизни. Его жена Мария Александровна

Да лебедь рвется в облака,

Рак пятится назад, а щука тянет в воду.

Эти слова крыловской басни «Лебедь, рак и щука» вполне применимы в настоящее время к петербургскому правительству. Правду сказал вам четыре года тому назад N. N. (хотя сенатор, а человек умный): «У нас, в России, пошла всеобщая игра в ералаш, которая со временем уступит место игре в бескозырную!»

Чтобы объяснить нынешнее положение дел при дворе, необходимо бросить взгляд назад.

Государь, не имеющий определенной политической системы и вовсе не понимающий дел, даже самых несложных, всегда шел то вправо, то влево, беспрестанно меняя свое направление, и особенно склонный к испугу от малейших событий, выходящих из обыденной колеи. В прошлом году, издав Положение о крестьянах и вместе с тем разослав по губерниям генерал- и флигель-адъютантов, людей не только ненужных, но и положительно вредных, которые штыками и пулями хотели приучать крестьян к свободе, государь вдруг перепуган был варшавскими событиями. Не имея никаких политических понятий, он не догадался, что неудовольствие можно уничтожить только либеральным направлением, а что гнет и давление увеличивают неудовольствие; он не догадался, что стремление к беспорядкам уничтожается просвещением, а развивается невежеством, и вместо того, чтобы распространять просвещение, он допустил открыть гонение на университеты. Издав самые нелепые постановления насчет студентов, государь уехал на южный берег Крыма, оставив власть в Петербурге в руках стародуров. Пока государь прогуливался под миртами и тополями Ливадии и прислушивался к плеску волн Черного моря, в Петербурге, в Москве и в Варшаве стародуры творили черные дела, а между тем через телеграф беспрестанно пугали государя. Таким образом они выхлопотали у него объявление в осадном положении Царства Польского и западных губерний и закрытие Петербургского университета, имевшее столь горестные последствия. Когда после закрытия университета между оскорбленными студентами обнаружилось весьма понятное неудовольствие, петербургские паши: великий князь Михаил Николаевич, Игнатьев, Шувалов и Паткуль спросили по телеграфу у государя, каким образом поступать со студентами. Государь отвечал им: по-отечески. Паши пришли в недоумение: что значит эго слово? К ним на совет явился долговязый, полоумный, трехполенный Панин и объявил, что, по его понятиям, поступить по-отечески значит: высечь розгами! К счастью студентов, граф Блудов, узнав об этом, поехал к великому князю Михаилу Николаевичу и упросил его не делать подобной мерзости. Таким образом, студенты спасены были от розог и обязаны этим тому просвещенному и честному старцу, который еще в 1848 году спас университеты от уничтожения, умолив Николая Павловича не закрывать университетов, что Незабвенный{1} хотел было сделать!

Наступил октябрь месяц: государь все еще жил в Ливадии. Наконец и он увидел, что дела в Петербурге не клеятся, и отправился в возвратный путь. За пять дней до проезда его через Москву в ней произошла знаменитая своей отвратительностью Крейцовская бойня студентов{2}. Павел Алексеевич Тучков (человек, бесспорно, добрый) поступил со слабостью и с робостью ребенка, а обер-полицмейстер граф Крейц и товарищи его полицмейстеры вели себя, как разбойники в лесу. В тюрьмах и больницах были еще студенты, избитые, перераненные, и среди этого важного события государь не понял, что ему следует остановиться в своей первопрестольной столице и вниманием, участием, добротой успокоить оскорбленную и справедливо раздраженную Москву. Вместо того государь с тульского шоссе проехал прямо на станцию Петербургской железной дороги, где собрался московский высший чиновный люд. Там он не нашелся выразить ни одного слова упрека Тучкову, ни одного слова негодования Крейцу и полицмейстерам; напротив, выказал такое совершенное непонимание обстоятельств, дел и людей, что благодарил Тучкова и Крейца за сохранение порядка в городе; потом преспокойно кушал чай и затем отправился в Петербург.

Когда государь возвратился в Петербург, граф Блудов, князь Горчаков и генерал Милютин рассказали ему, что студенческие истории производят самое плачевное впечатление и в России, и за границей, о чем его величество и не догадывался до тех пор. В России еще, положим, ничего: на это есть III Отделение, Петропавловская крепость и Сибирь, но за границей: вот что скверно! Известно, что петербургское правительство не боится ни Бога, ни совести, но трепещет перед европейской гласностью, в особенности перед гласностью на французском языке…

Тут решились вызвать из-за границы великого князя Константина Николаевича, который в течение лета отправился путешествовать на неопределенный срок. Я говорю: «неопределенный срок», потому что великий князь, уезжая, сам не знал, когда ему позволено будет возвратиться: ближняя царская дворня весьма желала его удаления и сильно противилась его возвращению…

С возвращением великого князя положение дел приняло иной оборот. Он посадил своего друга Александра Васильевича Головнина в министры просвещения, а друга Головнина, Михаила Христофоровича Рейтерна, — в министры финансов; сблизился с министрами внутренних дел и военным, находится в хороших отношениях с графом Блудовым и с генералом Чевкиным, выжил из министерства всем ненавистного Муравьева, оказывает князю Горчакову наружное внимание и уважение, которое людям, незнакомым с истинным положением дел, не позволяет и догадываться о взаимной нелюбви друг к другу этих двух особ. Таким образом, великий князь в Совете министров{3} имеет решительный перевес. Против него говорить может один Панин, но Панин слишком труслив